Тот, кто придет за тобой. Татьяна Степанова
еще пахло чем-то очень сильно – густой, животный запах.
Ферма – совсем рядом располагалась ферма и колодец...
Этот колодец... из него, наверное, поили скот.
На утоптанной площадке в землю был врыт низкий бетонный желоб – считалось, что по нему, когда включат насос, вода потечет, журча, наполняя поилку почти до краев.
Насос никогда не использовали. И коровы никогда даже близко не подходили к этому месту. Так чьи же следы отпечатались на влажной земле?
Солнце село, и по небу плыл, как лодка, бледный двурогий месяц, иногда цеплявшийся за рваные края облаков. Выглядел он плохо – словно больной, изъеденный проказой...
Царила тишина. Ни щебета птиц, ни гула машин на шоссе, пронзавшем лес, как стрела. Что-то неестественное во всем этом вязком тягучем безмолвии, как во сне...
Только они не спали. Их было четверо, и машина их, ярко светя фарами, стояла на краю лужайки.
Один из них держал в руках длинную веревку. Другой, опершись на бетонный край, заглянул вниз, в колодец.
Третий молча курил, смотря, как месяц на последнем своем издыхании борется с волной туч, как пловец... как больной, сбежавший из лепрозория...
Лучше утонуть, чем сгнить заживо...
А если не сразу утонешь?
Там, внизу, воды немного.
Но что же там тогда еще, ведь говорят, там нет дна...
Четвертый, с минуту наблюдая, как его товарищ медленно, словно нехотя, разматывает веревку, вырвал ее у него из рук.
– Что ты копаешься, болван? Она же там, внизу!
В это мгновение из колодца раздался звук... всплеск...
– Я же сказал, не смей бросать туда камни!
– Я ничего не бросал, – тот, кто смотрел вниз, испуганно отпрянул.
– Видел ее?
– Там темно.
– Я сейчас привяжу веревку к машине. Один сядет за руль, двое будут страховать, один спустится туда.
Он быстро пошел к машине, подогнал ее близко к колодцу, привязал веревку и...
– А кто спустится? – спросил тот, кто курил.
– Ты.
– Может, сам?
– Она там, внизу.
Утонуть лучше, чем заживо сгнить в протухшей воде. Барахтаясь и крича, сначала умоляя о помощи во всю силу глотки и легких, а потом просто плача, скуля и воя, затем лишь шепча пересохшими растрескавшимися губами... Столько воды, а не утолить жажды... И не утонуть, и не задохнуться...
Шепот...
Шорох...
Шорохи там, в темноте...
Там, внизу, как в аду – все призрачно и нет никакой веры происходящему, пока не увидишь своими глазами...
Тот, кто стоял у колодца, достал карманный фонарь и зажег. Пятно света выхватило стебли пожухлой травы и смятую пачку от сигарет. И край бетонного желоба, укрепленного на ржавом каркасе ржавыми болтами.
И тут где-то далеко за лесом завыла сирена «Скорой помощи», и сразу за этим звуком другие звуки хлынули потоком: рев грузовиков, мчащихся по шоссе, свисток отходящей от платформы пригородной электрички, семь нот, спотыкающаяся гамма, сыгранная чьей-то нетвердой рукой на черном пианино, привезенном вместе со старым барахлом на дачу...
Там, за лесом, где дома и участки...
Где столбы фонарей и антенны на крышах...
Лай собак...
И смех...
И отблески синих телевизионных экранов на темных стеклах террас.
Как в аду – все призрачно...
И нет никакой веры происходящему, пока не увидишь собственными глазами или пока кто-то не скажет...
– Ладно, я обвяжусь веревкой. – Тот, кто курил, так и сделал, тщательно проверил узел и взялся руками за бетонный обод колодца.
Темный круг.
– Эй, ты там? Отзовись!
Они прислушались. Всем почудилось одно и то же – всплески, всхлипы там, далеко внизу.
– Я спускаюсь! Ничего не бойся, сейчас мы тебя вытащим!
– Держи и пока не включай, батарейка садится. – Фонарик перекочевал в руки того, кто хотел спуститься.
Он перекинул ноги через край колодца.
– Осторожнее!
Его голова маячила над колодцем на фоне сумерек всего секунду, а потом он сорвался вниз.
– Осторожнее!! Легче!
– Ничего, веревка выдержит.
Они что-то еще говорили, травя веревку и опуская его все ниже, ниже. Но их голоса... сырой туман, в который он погрузился почти сразу же... испарения колодца – они все заглушили, превращая слова в бессвязный лепет, в нечленораздельную кашу. Он взглянул наверх – над ним парил круг, в центре которого плыл уже опрокинутый месяц – рогами вниз, словно тоже тонул, спускался, или отражался там, на небесах, от какой-то другой поверхности...
И все это удалялось, удалялось.
Он опускался и наконец-то решился коснуться стен, пока еще не зажигая фонаря.
Скользкое