Спасти Батыя!. Наталья Павлищева
ому, а мне светило именно такое помешательство. Казалось, хуже некуда, но оказалось, что только казалось, хуже всегда есть. Когда к блямканью мосла о гончарное изделие добавилось еще и пение одного из погонщиков, я поняла, что все познается в сравнении.
Мы тащились из Сарая в Каракорум, кто зачем, а я лично спасать Батыя. Если бы мне кто еще полгода назад сказал, что я, вместо того чтобы собственными ручками придушить этого гада, поеду невесть куда отводить от него угрозу, плюнула бы в глаза. Но в жизни бывает все, в этом я теперь убеждена абсолютно! Если нормальная московская барышня, даже бизнеследи, может после аварии очухаться в тринадцатом веке, защищать от ордынцев Рязань, Козельск, воевать на Неве и Чудском озере, доить козу или перевоспитывать основателя Стокгольма Биргера, то почему нельзя отправиться в Каракорум ради спасения сущего проклятья Руси? И это при том, что дома в Новгороде остались муж и сынишка…
Хотя вряд ли мне грозило сумасшествие, как может еще раз сойти с катушек та, что давно с них слетела? В принципе одним сумасшествием больше, одним меньше…
И вот караван, мерное постукивание колокольчика по-ордынски и непонятно что впереди…
Двигалось все неимоверно медленно, потому как ни ослик, ни корабли пустыни вскачь обычно не несутся. Скорость исключительно пешеходная. Временами хотелось просто слезть и топать на своих двоих, и то быстрее было бы. Кое-кто так и делал, когда не выдерживали задницы, люди спешивались и мерно перебирали ножками. При одной мысли о том, что таким способом предстоит преодолеть пространство в половину Евразии, становилось не по себе. Тут не то что до осени, и за пять лет не доберешься.
Я решила на стоянке поговорить с Каримом, может, можно как-то изменить скорость движения или попросту отделиться от этого каравана? Карим мой толмач – переводчик, которого выделил Невский и в чем-то поднатаскал Вятич, чтобы он держал меня в разумных рамках во избежание очень крупных неприятностей. Есть еще Анюта – служанка. Узнав, что я отправляюсь в Каракорум, увязалась со мной. Если честно, я предпочла бы кого-то другого, но отказывать категорически не умею, пришлось брать. Анюта не слишком умелая, у меня сразу появилось подозрение, что она никогда не была в услужении, скорее сама пользовалась помощью слуг, но после жизни в Волкове мне уже ничего не страшно, я все могу сама. Ладно, пусть едет, подозреваю, что ей просто нужно было удрать с территории Руси.
Ну до чего же у него заунывная песня, замолчал бы уж, что ли, а то душу рвет. И без него тошно от одного понимания, что я так далеко от дома…
Мне надоело, и я принялась распевать боевые походные. Все равно мои сопровождающие, кроме Карима и Анюты, ничего не понимали, но Карим вопросов не задавал, то ли Вятич все объяснил, то ли сам понял, что, меньше интересуясь моими закидонами, дольше проживет. А Анюта вообще молчаливая…
Очень быстро выяснилось, что больше куплета с припевом ни у одной песни не помню, а потому я полдня орала сначала про Марусю, которая слезы льет на копье, а потом: «А я не хочу, не хочу по расчету! А я по любви, по любви-и хочу!», заставляя шарахаться даже ко всему привычных монгольских лошадей и коситься в мою сторону верблюдов. Было, конечно, опасение получить от недовольного вокализами двугорбого обыкновенный плевок, но даже верблюды прониклись. Стоило проорать «Свободу, свободу, мне дайте свободу! Я птицею ввысь улечу!», как их вожак презрительно поглядывать перестал. Может, сочувствовал, а может, тоже захотел улететь птицей. Даже скотина на моей стороне…
Я вспомнила Чекана во главе косяка верблюдов в свободном полете к теплым краям, стало смешно.
За следующие два дня караван выслушал в моем исполнении и обрывки из репертуара «АББА», и пародии на Диму Билана (иначе это не назовешь), и песни военных лет, и всякие «горочки», с которых спускаются милые, и даже «Катюшу» и паровоз, который должен лететь вперед, только вместо паровоза я вставляла «караван». Причем все это вперемешку, в разных тональностях, иногда заставлявших меня пищать или немилосердно басить.
От помешательства или массового дезертирства наш караван спасло только то, что из-за неимоверных нагрузок у меня, к явному облегчению сопровождающих, наконец сел голос. Причем никто не озаботился его восстановлением, и я понимала почему…
Ладно, обойдемся. Не обязательно орать во все горло, достаточно мурлыкать себе под нос.
После этого я уже вполголоса внушала своей кобыле о Винни-Пухе, который живет хорошо, в отличие от нас. Лошадь прислушивалась, видно, вникая в текст. Мы с ней нашли консенсус… «у целом…».
К моей вящей радости, во мне начали происходить приятные (лично для меня) изменения, без должного присмотра я стремительно превращалась в саму себя, то есть в ту, какой была дома, в Москве, причем в таком же возрасте, в каком была моя Настя в Козельске. Во как длинно и запутанно… А все просто, где-то внутри проснулась пятнадцатилетняя дуреха, какой я когда-то обозначилась в Козельске, только с явным преобладанием московских замашек и сентенций, а еще вполне пофигистским отношением ко всему.
Когда-то в Козельске меня сдерживал почти страх перед разоблачением, потом ответственность и Вятич.