Серп демонов и молот ведьм. Владимир Шибаев
остаток жизни, что вышел он боком и подавай ему за это… Ну, разное. При том при всем рожавшие отец и мать сразу признали в нем хорошенького и даже чудненького, а теперь он вымахал через двадцать семь проведенных со свистом годков в полного в красавца, худого и поджарого, как Марлен Брандот, нажравшего сил и круглых мышц почти с Арнольда, и с таким интерьером… этим… с икстерьером, что боже упаси.
Моргатый поднял от куцей стопки личных дел этих оболдуев тяжелые красивые глаза, умевшие сжимать взглядом и непорядочных женщин, оглядел длинный стол напротив, где заседала их новая газетная камарилья и с удовольствием не удержался: мекнул и крякнул, как фазан на случке. Так, что вертлявая эта психопатка Лизка – простите, обознались, Елизавета Петровна! – даже метнула в него полный наглой пустоты бэк-взгляд. А что, мечи икру минтая, дорогая, мы тебя знали не только голую, хоть ты и шустрая расфуфырка птица какаду под широким мужним крылом, беспрерывно гавкаешь и вертишь хвостом, крыса безгрудая. А что сюда попал мачо через твою проекцию-постель, так то шелуха, сами развернем скоро знамена.
И никто за заседающим столом – ни вторая,
а, может, первая? – «практикантка» эта Катька, простите обмишурился – Екатерина Петровна! – гадюка подколодная, точнее подмужняя, прикрытая каким-то могучим мужем со всех сторон, удавица амазонская и монашка-нараспашку, ни присланный присматривать за газетными девками прикинутый дундуком дядька-кадровик, скучный, как сидящая в углу жопа гиббона, ни Эдикин теперь шеф, и. о. – надо отчеркнуть! – Главного господин Череп, простите – все сидящие за длинным столом заседаний многочлены «аттестационной комиссии», выведшие всю газетенку за штат, да и мучительно потеющие перед шоблой инквизиторов выведенные, как этот очередной дрожащий листик из культурного отдела – никто из них и на подметки бы не пошел в базарный день такому крепкому красавцу, как он,
Эдик. Потому что людей мериют при «базаре», а не на ровной паперти.
– Какие творческие планы? – сухо спросил у этой в красном уголке ихней культуры дрожащей мыши с потеющей подмышкой наш могучий Череп, и человечек стал тереть пиджаком пот, щекой плечо и глазами лизать череповы ладони, высижывая рабочую индульгенцию.
– Разные, – тускло ответил тупой пытаемый.
– Уточните.
Раньше потеть надо было, захотел подсказать этому точное направление жизненной струи добрый Эдик. Теперь хоть написайся под себя, не обойдешь лужу жизни.
Вот он, поглядел на себя мачо – родился у Моргатого, а тот – настоящий начальник, по каким-то, вспомнил Эдик, перепланированиям областных бюджетных сфер и перетеканиям и списываниям неликвидных фондов, из тех начальничков, к которым «Волга» ходила мягким ходом десятилетками, не оставляя завистникам ни следа шины, ни шанса хорошей мины. И мать у Моргатого, верная курица-жена перепланировщика, всю свою затюханную житуху проплелась, что стелила скатерть-самобранку, красавица певица без уха и слуха на домашних концертах да на министерских посиделках-обмывалках.
Из нужных родителей