РимÑкие игры. Юрий Григ
дной, и изрядно измучена бесчисленными оспинами наскучившего горожанам дождя. По извилистой дорожке, выбегавшей на бугор, за которым открывался вид на акваторию, сосредоточенно давя суетящиеся в лужах дождевые пузыри, шагали три типа.
Внешность всех троих не оставляла сомнений в их социальной принадлежности – бродяги, или, по-простонародному, бомжи, коих частенько безосновательно считают людьми низшей касты, поэтому, недолюбливают, сторонятся – словом, гнушаются всяческого общения с ними. А зря! Среди этих изгоев нередко встречаются весьма интересные и даже симпатичные личности. А благополучным гражданам можно только пожелать чаще вспоминать поговорку про тюрьму и суму.
Но, назад, к нашим занятным персонажам!
Нос старшего мог соперничать с баклажаном не только формой, но и цветом. Глаз второго, помоложе, украшал гигантский бордовый синяк, напоминающий генетически модифицированную сливу. Третий, несмотря на ранний час, был просто пьян. Косвенным свидетельством тому служила туфля на его левой ноге, не имевшая даже отдаленных родственных отношений с кроссовкой на правой.
Решив срезать путь к станции метро, компания двинулась напрямик через рощицу, живописно обрамляющую замысловатую прибрежную линию залива и вскоре вышла к берегу. Беседуя, они продолжили путь вдоль кромки воды. Легкий туман слоился над поверхностью водоема.
В тот момент, когда мы (привыкшие повсюду совать свой нос) обратили на них внимание, тот, что постарше, рассуждал вслух на неумирающую тему о смысле жизни. И, надо признать, имел на это особое право – в своей прошлой жизни этот человек преподавал философию. Но не подумайте – он не плакался, сожалея о минувшем. Просто-напросто осознал, что люди, в сущности, не в состоянии постигнуть, какие силы возвеличивают их и что приводит к катастрофическим падениям. Плодом раздумий о том, как отстоять место под солнцем, не подвергаясь опасности быть раздавленным безжалостным катком рока, стала довольно забавная, собственноручно состряпанная концепция. Ее главный принцип гласил: не стоит увлекаться прогрессом, по крайней мере, в нынешней его форме. И сегодня этот человек терпеливо втолковывал заложенные в фундамент своего учения идеи собратьям по несчастью, также переживающим в данный момент очередную, по всем признакам, не самую удачную инкарнацию. Хотя, если вдуматься, то называть их несчастными – спорно, поскольку именно в этом противоречии и кроется единство мизерного существования и духовной свободы от условностей бытия.
– Краеугольным камнем моей теории является культ самоограничения равно, как и самоотречение в условиях фактической инфильтрации в окружающую социальную среду́ в малоконтактной форме, – закончил он очередной малопонятный для неподготовленной аудитории пассаж.
– Ни хрена себе загнул, – отреагировал один из слушателей. – Чё за фильтрация?
– Фигня, – безапелляционно констатировал второй, поковырявшись в ухе ногтем, отороченным траурной каймой.
– Инфильтрация! – терпеливо поправил лектор, – Взаимопроникновение без нарушения структуры материи. Фигурально выражаясь, дрейф одной субстанции в другую.
– Ты че, Федорыч, по-человечески объяснить не можешь?!– слегка взбунтовался первый.
– Ну, – поддакнул второй, мотнув нечесаной головой и демонстративно повинтив по- и против часовой стрелки воображаемый шурупчик у своего виска.
Федорыча это не обескуражило.
– Современные отшельники не обязательно должны удаляться в недоступные скиты, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Они вполне могут следовать своему особому жизненному укладу, находясь в гуще событий. Просто взаимодействие с окружением, в таком случае, сводится к минимуму, необходимому для отправления сугубо физиологических потребностей. В остальном же, в смысле психическом, члены подобной ячейки живут как бы в параллельном мире. Да-да, друзья, еще Сенека, наставник императора Нерона, стоик, в своем трактате «О краткости жизни» категорически отвергал стремление к накоплению материальных ценностей.
– Эт че, барахло или чё? – спросил один из слушателей.
– Именно! Как точно подмечено, Синяк. Вся эта шелуха так и называется…, ба-ра-хло!
Федорыч вдруг резко остановился, запустил руку за пазуху и, покопавшись, выудил оттуда плоскую, отливающую тусклым блеском фляжку – наподобие тех, что популярны у рыболовов. Он потряс ею возле уха, выгибая шею, и стал похож на настройщика рояля, прислушивающегося к звучанию камертона. Уловив заветное бульканье, просветлел лицом и, скрутив колпачок, сделал глоток под завистливыми взглядами товарищей.
– Abusus non tollit usum! – произнес он, отирая губы рукавом, и, исполнившись жалости, великодушным жестом передал вожделенный напиток одному из товарищей. – Злоупотребление не отменяет употребления. Сенека учил нас: бедна и весьма кратка жизнь того, кто с великими усилиями приобретает то, что еще с большими усилиями должен удерживать.
– Федорыч, ты чё книжку не напишешь? – прищурив неповрежденный глаз, поинтересовался тот, кого назвали Синяком.
– Интриги, друзья, интриги, – Федорыч грустно вздохнул. – Все норовят украсть