Код Мандельштама. Галина Артемьева

      Погружаясь в кажущийся родственным мир чужого творческого течения мысли, находишь то свое, что с первого, даже любовного, взгляда было сокрыто. Потом, сроднившись душой с тем, что открылось, даешь своему поэту имя.

      Так Осип Мандельштам получил имена СВОБОДА и СЛОВО:

      Каждое это имя ведет за собой.

      И раз уж имена эти объединились в разговоре об одном поэте, начнем с вопроса, быть может, неразрешимого: свобода слова станет нашим первоначальным предметом, своего рода прологом к тому, о чем пойдет речь дальше.

      Существуют лихие афоризмы, бездумно подхваченные в юности, этакие козырные карты памяти – «Ты о свободе?».

      А вот: «Искусство рождается принуждением, живет в борьбе и умирает от свободы (выделено мной. – Г. А.)»[1].

      И, понимая «принуждение» как необходимость ежечасного совершенствования, смиряешься поначалу с тем, что Андре Жид считает причиной смерти искусства.

      Свобода – убийца.

      Возможно ли такое?

      Свобода и смерть?

      Свобода или смерть?

      Смерть от свободы?

      А как получилось у Мандельштама?

      Его творчество – от свободы к несвободе – какие видоизменения претерпело? Исказился ли заданный изначально «кремнистый путь из старой песни»?

      А быть может, благодаря несвободе взял круто вверх, ведя к колючей его звезде?

      Мандельштам, один из величайших наших стихотворцев, от несвободы погиб.

      Но чем она, несвобода, наполнила его творчество, какими красками окрасила слова?

      «Человек – это лишь тростник, и притом очень слабый по природе, но этот тростник мыслит. Незачем целой вселенной ополчаться, чтобы его раздавить. Пара, капли воды достаточно, чтобы его раздавить. Но если бы даже вселенная раздавила его, человек все-таки был бы более благороден, чем то, что его убивает, потому что он знает, что он умирает, а вселенная ничего не знает о том преимуществе, которое она имеет над ним. Итак, все наше достоинство состоит в мысли. В этом отношении мы должны возвышать себя, а не в отношении к пространству и времени, которое мы не сумели бы наполнить»[2].

      Первая, изначальная и только человеческая из всего живого мира свобода – свобода мысли, которую можно отнять только с жизнью.

      Что знала вселенная, уменьшившаяся до размеров палаческого кулака, о человеке, которого ей предстояло раздавить?

      А его провидческое знание о близкой смерти – как влияло на его творчество?

      Какие слова вышептывала свобода, умирая?

      Все достоинство Мандельштама – в его Даре Слова, и в этом его безусловное превосходство над своим временем, над необозримым лагерным пространством своей страны.