Рефераты для дурёхи. А. Б. Галкин
ны, по стране «гуляли» сотни и тысячи миллионов рублей (или, как их тогда называли, «лимонов»); с другой – преподаватели, врачи, инженеры стояли в чудовищных очередях, с ужасом заглядывали в свои холодильники или звенели мелочью в пустых карманах. Ко второй категории «электората», как тогда средства массовой информации принялись называть пока еще дееспособную часть населения, принадлежал и я. Вот почему ради того, чтобы прокормить семью, я готов был на любой мало-мальски интеллектуальный труд.
К первой категории, напротив, принадлежали мои заказчицы – студентки МГИМО (Московского государственного института международных отношений). Как известно, этот храм науки, наряду с МГУ, – кузница нашей интеллектуальной элиты, так сказать, плавильная печь, где выпекаются «сливки» отечественной дипломатии. Одним словом, студенткам МГИМО в конце семестра срочно требовались качественные творческие работы по литературе, написанные в сжатые сроки (от 5 до 7 дней). Притом профессор, который предлагал им написать такие работы, ждал от них невозможного – творческой одаренности и любви к литературе. Под эти экстраординарные условия он давал студенткам карт бланш – право самим выбирать тему и произведение в числе пройденных по программе и писать как угодно и что угодно, лишь бы не списывать с учебников или научных литературоведческих работ.
Открою секрет: это был ныне знаменитый ведущий телепередачи «Умники и умницы», интеллигентнейший и обаятельнейший Ю. Вяземский. Когда к тому времени я написал для него около десятка работ, в особенности по Шекспиру, которые он оценил на «отлично», мы случайно встретились на одной научной конференции по Достоевскому в качестве полноправных участников этого солидного форума. Вяземский сидел как раз позади меня, и меня подмывало спросить у него: «Вам понравились мои работы по Шекспиру?» Впрочем, меня остановило одно досадное воспоминание: студентке, которая принесла Вяземскому мою работу о «Короле Лире» и которой он намеревался поставить «пять» на экзамене, отзываясь о моей работе как блестящей, он внезапно задал пустячный вопрос по сюжету, обнаружил, что она не читала шекспировской трагедии, разозлился и вкатил ей «двойку», потребовав сдать новую творческую работу, так что мне пришлось за четыре дня написать эссе по платоновскому «Пиру». Севшая в калошу дуреха слезно просила меня: «Пожалуйста, пишите проще, без всяких интеллектуальных вывертов!» – как будто я был главным виновником ее разгильдяйства.
Итак, студентки МГИМО, летавшие на Канарские или Сейшельские острова на новогодние праздники, звонили мне оттуда в Москву, загорелые и веселые, и интересовались: «Работа идет?» – «Да, пишу!» – «В сроки уложитесь?» – «Надеюсь».
И все-таки надо низко поклониться Вяземскому: благодаря его установке на свободное творчество, я, во-первых, мог писать о главном – о том, что, мне казалось, прежде всего волновало писателя, когда тот брался за перо. Во-вторых, я был избавлен от занятий наукообразием, то есть от скучного и набившего оскомину официозного литературоведения. Ведь, согласно легенде, я был девятнадцатилетней студенткой с малым жизненным опытом. Поэтому, кстати, большинство глав моей книги написано от женского лица (впрочем, позже появились и мужчины, будущие дипломаты, требовавшие от меня сугубо мужского взгляда на литературу, например в эссе о «Госпоже Бовари», и при этом торговавшиеся за каждый рубль, точно речь шла об азербайджанских мандаринах). Правда, маска девичьей наивности не всегда мне давалась легко, да и часто я просто ленился ее надевать, увлекаясь разрешением той трудной литературной проблемы (вернее сказать, жизненной проблемы), которую перед собой ставил и которую находил в произведениях великих писателей. К тому же все «риски» я переложил на хрупкие плечи моих богатых, но простодушных «дурех», и, к счастью, фортуна благоволила ко мне: по большей части все мне сходило с рук.
Другими словами, я находился в выгоднейшем положении: занимался любимым делом, да еще впридачу получал вполне приличные деньги за удовольствие творить. О таких вещах можно было бы только мечтать, уповая на джинна Маймуна, Василису Прекрасную или говорящую щуку. Поставленные мне ограничения я тоже воспринимал как дополнительное благо. Как хорошо нисколько не заботиться о жанровой природе произведения, не думать о стилях, направлениях, типологическом сходстве и прочей литературоведческой дряни, а писать по-человечески – о том, что по-настоящему волнует всех людей, когда они берутся за книгу, желая отыскать в ней совет, помощь или вдохновение!
Даже лимит времени я ухитрялся обратить в свою пользу. Так, чтобы уложиться в 3 дня, оставшиеся перед экзаменом, поговорив по телефону с перепуганной дурехой, я потратил полдня на размышления: как найти выход из создавшегося цейтнота, заполнив 7–8 страниц связным и по возможности толковым текстом, притом не читая ничего нового, а «выжав соки» из хорошо известного старого. Меня осенило: я взял десяток русских переводов монолога Гамлета «Быть или не быть…» и сравнил их с английским оригиналом. Этот анализ художественного уровня переводов и степень их идейной близости с подлинником удивил меня самого.
Короче говоря, я завел на своем домашнем компьютере папку под названием «Рефераты для дурехи» и в течение ряда лет заполнял ее текстовыми файлами. Впоследствии мне стали заказывать