Рассказы. Былое. Виктор Музис
line/>
Это было в первый год войны. Подбитый «ястребок» заходил на посадку на полевой аэродром… Летчик, видимо, был ранен, или машина его была здорово подбита, но видно было, что тянул он ее то ли из последних сил, то ли из последних возможностей. Покачиваясь с крыла на крыло машина неровно шла на посадку…
На летное поле выскочили механики и обслуживающий персонал, а к предполагаемому месту посадки понеслись «пожарная» и «медпопощь»…
Коснувшись грунта, машина, подпрыгивая, понеслась по полосе… дала «козла»… скапотировала… и встала опять на колеса. Летчик при этом вылетел из кабины – толи уже расстегнул ремни во время посадки, толи непосредственно перед ней.
Когда машины подкатили к севшему самолету и все бросились к пострадавшему пилоту, они обнаружили его растерянно обходившим самолет, недоуменно глядящим на пустую кабину и приговаривающим:
– Самолет сел… А летчика нет…
Глаза летчика тоже были странно пустыми… Он ничего не помнил и ничего не понимал… Видно, здорово стукнулся головой о землю при падении.
Его обследовали и отправили… в «дурку». Такое случалось во время боев, и с ума люди сходили, слишком велик был стресс. Он был тихий, спокойный пациент. Просто не помнил, что с ним было раньше.
Прошло года два… Было лето. Он прогуливался по двору, когда над домом довольно низко пронеслось звено истребителей.
– А ведь я летчик! – вдруг вспомнил он.
Но память к нему до конца не вернулась.
Директор «госпиталя» упросил знакомого начальника летной части прокатить своего пациента в ПО-2 над аэродромом. Тот пошел ему на встречу, посадил «больного» пассажиром и дал добро на взлет.
Самолет взлетел, сделал пару кругов над аэродромом, и пилот разрешил своему пассажиру взяться за штурвал. «Контуженый» взялся за «баранку»… и вдруг память вернулась к нему, он все вспомнил…
И такое бывает в жизни!
Эту историю я слышал от отца… Он у меня фронтовик, был тяжело ранен и много времени провел в госпиталях. Наверняка их пациенты и рассказывали там различные фронтовые истории… Одна из них запомнилась мне настолько, что я решил написать о ней, хотя в памяти моей сохранился только сюжет и несколько коронных фраз…
= = = = = = = = = =
БОРИС… ТЫ ЕЩЕ ЖИВ…
(эпизод в Доме на набережной)
Какое я имею отношение к «Дому на набережной»? Там жил мой младший двоюродный брат – Володя Иванов. И меня часто таскал туда мой средний брат Женька, которому хотелось съездить к отцу, но хорошо бы не одному.
Для нас, пацанов, это был обычный дом, только какой-то торжественно-мрачный, серый. Во двор мы никогда не заходили, т.к. парадное было с улицы. Мимо строгой «тетки в будке» на первом этаже мы пробегали, стараясь не разговаривать или Женька «кидал» иногда: – Мы к Ивановым…
Иногда я приезжал туда с родителями. На какой-нибудь праздник, например, «7 ноября» или День рождение отца Володи – моя мать была родной сестрой Володиному отцу. Тогда мы поднимались на 5 этаж на лифте.
Квартира была коммунальная. Ивановы занимали 2 смежные комнаты, обставленные казенной мебелью с бирками. В большой комнате даже стоял рояль, на котором, впрочем, никто никогда не играл. Комнату поменьше занимали дед и бабушка Володьки. Дед был небольшого роста пожилой человек, мало разговорчивый, но довольно приветливый. За праздничным столом, произнося тост, любил вставлять строчки из своих стихов. Я в них как-то не вслушивался. А вот мой отец, тоже писавший стихи, любил поговорить с Борисом Ивановичем. Меня же больше интересовала гладкоствольная берданка 28 калибра, висевшая на боковой стенке шкафа. Бабушка Володи, Елена Яковлевна, всегда казалась мне какой-то суровой и нахмуренной.
Из большой ванной комнаты с окном, что было непривычно, было видно большое окно салона-парикмахерской, расположенного в выступающей части здания. Внизу – продовольственный магазин. Еще в коммуналке проживали то ли две, то ли три семьи.
Уже гораздо позже, став взрослым, я стал наслышан о том, что это был за «Серый» дом и о том, что там происходило во время Сталинских репрессий.
Дед Володи, оказывается, до 17 года участвовал в доставке в Россию газеты Искра», а затем был главный организатор хлебопечения в стране, в доме его называли «Главхлеб» или «Главмука». Он даже приютил дочку репрессированных соратников, которая так и осталась жить у них в семье, пока ее мать не вышла из заключения.
Володя даже сейчас смутно что-то помнит. Мне о истории их семьи больше рассказала сестра Лена Гилева, которая была старше нас всех. А тогда, нам, пацанам, вообще ни