Возвращение жизни. Дмитрий Шульман
ой печки. Временами, не справляясь с усталостью, глаза закрывались, и тогда только уши вздрагивали от звуков, показывая, что их владелец не спит.
На печке грелась сковорода. Молодой мужчина открыл банку тушенки, и ее аппетитный запах наполнил нагретый воздух зимовья. Влажный нос стал еще влажнее и даже немного приподнялся вверх. Нос принадлежал рыжей лайке с пробивающейся на морде сединой – в эту осень ей пошел девятый год. Именно возраст и уложил пса у печки, заставляя охотника каждый раз переступать через него. Пес ощущал этот возраст в натруженных лапах, в уставшем теле и глазах, потерявших былую зоркость.
Между тем банка с остатками тушенки наполнилась теплой водой, хлебом и оказалась прямо между лапами. Темные глаза Боцмана (так звали собаку) благодарно поднялись вверх, а самому ему даже не хотелось шевелиться.
– Ну, поешь немного. Пока мы ужин приготовим, поешь. Устал, старик?
Боцман пошевелил хвостом и, ленясь вставать, подвинул к себе банку лапой. От жевания он еще больше утомился, лег на бок, растянулся, растопырил пальцы лап, между которыми смешно торчала густая длинная шерсть. Глаза закрылись… Слушая треск дров в печке и тихий шум ветра за лиственничными бревнами зимовья, пес вспоминал свою долгую собачью жизнь…
Восемь лет назад, когда мороз сковывал по утрам лужи, а осенний ветер гонял по льду желтые лиственничные иголки, на свет появились шесть черно-белых щенков и один рыжий. Старый егерь в этот вечер потихоньку ругал и себя, и суку, которая совсем не вовремя ощенилась.
Хотя, быть или не быть щенкам, решал он сам: летом приболевший Егорыч, сидя вечером у протопленной печки, подумал, что в этом году бегать с собакой он уже не сможет – пришла старость.
Утром он еще сомневался, а потом принял решение: пусть будут щенки. Как и всегда, ждал их с нетерпением, сытнее кормил собаку и чаще обычного гладил. Сам он молоко давно не пил, а тут зачастил к соседям, которые держали корову. Когда появились щенки, каждого внимательно осмотрел и сразу решил, что рыженького оставит себе.
К концу месяца стало ясно, что выбор сделан правильно. Рыжий первым бежал к миске с едой и, наевшись так, что под тяжестью брюшка сгибались лапы, последним отходил. Причем вся эта процедура, по обыкновению, сопровождалась грызней, и тогда, совсем наглея, щенок расталкивал братьев и сестер и залезал в еду передними лапами, за что был неоднократно наказан Егорычем. Впрочем, рыжего это не останавливало, и он тут же, смешно ковыляя, вновь бочком подбирался к заветной миске. Все щенята после еды укладывались спать, и только рыжий еще долго ходил, тормошил их и пытался играть. Когда никто не хотел составить ему компанию, он мог приставать к Егорычу или просто гоняться за собственным хвостом. Среди своих сородичей он пользовался уважением и авторитетом, и поэтому Егорыч, в молодости служивший на флоте, назвал пса Боцманом.
Время в человеческом измерении идет быстро, а по собачьим меркам – еще быстрее. Наступила первая осень подросшего Боцмана. Тайга расцвела красным цветом рябины, лиственницы роняли иголки, земля становилась желтой, чистой, как и прозрачный воздух, настоянный на запахах осени.
Когда почва подмерзла и кедровый стланик в ожидании снега покорно лег на землю, старик не выдержал – собрал продукты, подремонтировал лыжи, прикупил десяток новых капканов. Вообще, все хозяйство было в тайге, и он знал точно, что в каком зимовье у него находится. Знал, где мало дров, где сколько керосина для ламп, куда нужно прихватить пленку, так как медведь частенько, то ли из любопытства, а может, и от раздражения, разбивал стекла.
Но в этот раз брать с собой стекло он не мог, потому что хотел добраться попутным вертолетом. В семидесятые годы попутными были не только машины, но и вертолеты: рыбаки и охотники могли договориться с геологами, нефтяниками, а иногда достаточно было просто рукой помахать, чтобы вертолет сделал круг и сел на подходящую площадку или поляну в тайге.
Боцман увидел вертолет в первый раз и подойти к нему не решался. Егорычу уже не раз приходилось приучать собак к воздушному транспорту, поэтому он остановился подальше от вертолетной площадки и подождал, пока уляжется пыль и остановятся винты. Подошел, подал сначала вещи, потом взял на руки собаку, поднялся на ступеньки, опустил Боцмана перед самым входом и легонько подтолкнул коленкой, мол, давай, парень, шустрей, времени нет.
Внутри пахло керосином, железом, машинным маслом, одним словом – авиацией. Боцман улегся возле рюкзака, уткнул нос в колени хозяина и, оставляя под руками широко открытыми одни испуганные глаза, напряженно слушал, как начал грохотать двигатель, раскручивая винт.
Конец октября раздел тайгу, ее наряды лежали желтыми дорожками на оленьих тропах, на склонах вдоль рек и ручьев. Мари желтовато-бурого цвета застыли в оцепенении от довольно сильных морозов, лед на лужах уже днем не таял, а на реках начали образовываться забереги.
Когда подлетали к месту, пилоты позвали Егорыча в кабину, чтобы он подсказал, куда лучше приземлиться. Пес забеспокоился, побежал следом за хозяином, заскулил, но, увидев, что тот идет обратно, расслабился и даже лег.
Двигатель не глушили, и выходить Боцману