Фантазии и антиутопии. Георгий Алексеевич Серов
знал, что сказать. – Разумеется пытался, но всё ж, голубчик, не по мне всё это. Уж больно тяжело даётся грамота компьютерная. Не получается. Да и денег нет, компьютеры эти бесовские покупать.
– Ладно, ладно. – Примирительно сказал главред. – Но вы бы, всё-таки, наняли наборщика текстов. Берут они сейчас копейки – конкуренция бешеная. Это бы значительно ускорило процесс вычитывания и правки первоначального текста. Да и не ходили бы сейчас, не обивали бы пороги. Представляете, сидя дома отправляете нам по электронной почте свой роман и ждёте. Год-два – не больше!
– Да, да. – Согласно закивал головой Достоевский. – Но мне бы, знаете, аванс для начала, чтобы, так сказать, имелась возможность кого-то нанимать.
Главред приподнял очки, нацепленные на переносицу, и серьёзно посмотрел на Фёдора Михайловича.
– Тут, Константин Михайлович, загвоздка одна есть. – Сказал он задумчиво.
– Какая такая загвоздка? – Внутри у нашего героя всё похолодело.
– Видите ли, то, что вы излагаете на пятистах страницах убористым почерком, можно уложить максимум в двадцать страниц. История вашего главного героя… э-э-э, Раскольникова, кажется, вообще никого не способна взволновать. Нет интриги, загадки какой-то, что ли.
– Но это же психологический отчёт преступления… – Начал было Фёдор Михайлович.
– Дослушайте меня, пожалуйста. Я же вас не перебиваю. – В голосе главреда послышались стальные нотки. – Всё у вас на поверхности: Раскольников пошёл, убил процентщицу, убрал лишнего свидетеля, а потом, можно сказать, залёг на дно, но, не выдержав мук совести, сдался полиции, после чего отправился на каторгу, где духовно преобразился. Надо вам сказать, что роман вам лучше назвать «Идиот». Именно так и будут его называть читатели, хохоча до слёз… В том, конечно, случае, если дочитают, не заснув, до сцены, когда он явился с повинной к следователю.
– Почему же «Идиот»? – Поинтересовался ошарашенно Фёдор Михайлович.
– Да потому, что некие угрызения совести, о которых вы повествуете чуть ли не на двадцати страницах, сейчас не в тренде.
– В тренде? – Переспросил Достоевский.
– Да, в тренде, тот есть, в смысле, не в тренде. То есть не модно, не актуально сейчас, понимаете?
– А что, должна быть мода на совесть?
– Вы меня не совсем правильно поняли. Это в девятнадцатом веке человек мог надолго оставаться со своими мыслями, читать книги. Вы же не хуже меня знаете, сколько всяких мыслей приходит во время чтения.
– Да уж. – Забегав глазами, произнёс Достоевский неохотно.
– А сейчас чуть ли не каждые три минуты новая эпоха начинается. Человек может даже и не вспомнить, что он три дня назад кого-нибудь убил или ограбил. И только правоохранители могут ему напомнить, что он сделал что-то не так в своей жизни. – Главред грустно усмехнулся. – Да и то, ведь, человек до последнего будет утверждать, что он ничего такого не помнит.
– То, о чём вы рассказываете, ужасно! – Схватился за голову Фёдор Михайлович.
Иуда Эукариотович