Ипостаси: о них, о нас, обо мне. Татьяна Брыксина
шлого помнятся, книги продолжают жить, потребность в сохранении культурной среды региона не уступает позиций миру обогащения и духовной деградации.
То, о чём я пишу, не претендует быть истиной в последней инстанции. Кто-то помнит другое и по-другому, а в моей памяти сохранилось это. Без душевного импульса, без любви и благодарности за всё былое доброе, слагать эти страницы было бы невозможно, но и становиться мемориальным воспоминателем всех и вся я тоже не стремлюсь. Мои герои – в основном мои друзья, сподвижники, учителя. Если читатель кого-то не найдёт здесь, значит, между нами не было необходимой степени единства, близкого соприкосновения судеб. Это с одной стороны, а с другой – важно по заслугам продлить земное звучание тех имён, что истинно значимы для волгоградской литературы. За чертой отзвеневшего дня они продолжают жить своими книгами и земной памятью о них.
Из самых горьких писательских потерь последних лет – В. В. Леднёв, А. А. Корнеев, Е. П. Харламов, А. С. Ананко, В. И. Паршин, верю, что они не канули в пустоту, но воссоединились с друзьями-товарищами, ушедшими раньше. Пусть им дружно и весело бытуется на небе, а мы будем помнить и жалковать, зная, что никого не минет чаша сия.
И всё-таки как он прекрасен – белый свет нашей трудной иногда жизни! Берегите себя, милые мои, не торопитесь уйти за последнюю черту земного мытарства.
Память против беспамятства
Агашина Маргарита Константиновна 29.02.1924 – 04.08.1999
Одну из агашинских фотографий – крупноформатный цветной портрет работы Николая Антимонова, я храню для музея творческого наследия, очень надеясь, что он (музей) все-таки появится в Волгограде. Маргарита Константиновна снята среди изумрудных майских березок в сквере над рекой Царицей. Маленькая и грустная – выглядит она на портрете очень трогательно.
Десяток других ее снимков перебираю время от времени, когда и самой взгрустнется, остро захочется пожалковать о жизни, посоветоваться с ней… Фотографическая Маргарита Агашина откликается и сочувствует мне, как и при жизни – без слов, без ахов-охов, – одними глазами.
Но есть фотография, щелкнутая, кстати, тем же Колей Антимоновым, на которой мы с Агашиной наспех втиснуты в одно рыхлое бордовое кресло, стоящее в главном кабинете Дома литераторов – во времена моих первых лет службы ответственным секретарем писательской организации. Фотография не просто смешная, но нелепая: сдавленные круглыми боковинами кресла, обе какие-то деформированные, абсолютно серые в будних своих одеждах, плохо причесанные, очень несовместимые… Смысл изображения прочитывается не слишком весело: провинциальные поэтессы, принужденные теснить друг друга, непохожие во всем, разновеликие не только внешне, но и по жребию судьбы. Одна другую не отторгает, но и не принимает до конца. Этот снимок мучает меня, я никому его не показываю, но и порвать, естественно, не могу. Прячу фотографию в самый конец альбома, но почему-то чаще всего натыкаюсь именно на нее. Дело не в снимках, конечно… И речь не обо мне. Но фотография эта странным образом проецируется на момент моего знакомства с Маргаритой Константиновной, когда, придирчиво окинув меня взглядом с ног до головы, она насмешливо произнесла: «Разве бывают такие поэтессы?» Я горько плакала от обиды, потом втайне надеялась, что она поймет меня и полюбит. Потепление шло медленно, и мы подружились наконец. Тем не менее холодок отчуждения пробегал между нами иногда. Собственно, долгие рассуждения о снимке и сводились к этому. Наши отношения я бы назвала осторожной дружбой, а если совсем честно, то степень ее осторожности была существенно значительнее моей. Маргарита Константиновна имела на это право.
Так получилось, что несколько раз я сочиняла на Агашину служебные характеристики. Ее часто награждали, представляли, избирали, посылали в командировки – характеристик требовалось много, причем в определенной казенной стилистике: умная, честная, принципиальная, морально-устойчивая, патриотически-настроенная и так далее. Сегодня, как ни странно, точнее этих дежурных определений ее человеческой сути подобрать трудно.
Помимо редкой поэтической одаренности она была человеком высокого достоинства, которого никогда не теряла. Спокойная уверенность в себе не имела ничего общего с самоуверенностью, и людям рядом с ней становилось теплее, появлялось чувство защищенности, чего так не хватает ранимым поэтическим душам. Но и строга была на редкость – на дух не переносила хамскую агрессивную графоманию, да и униженную тоже. Во главе жизненных и творческих принципов для нее всегда оставалась нравственная чистота. В страшном сне не могло присниться, чтобы Агашина использовала чужую строку, скопировала чью-то интонацию, подсмотрела и украла чужой образ. Такое мелкое литературное хулиганство свойственно, да и простительно, лишь безликим стихотворцам с пустенькой душой и блудливой натурой. При всей ее певучей пластичности, думается мне, стихи Агашина писала будто землю пахала, снопы вязала, жито молотила. Капельки пота на лице, сбитые в кровь руки, горькая бабья припевка для поддержки духа – все просто, ясно, красиво, мудро. Более чем за пятидесятилетний творческий путь в двадцати ее книжках есть, конечно, и неудачи, и повторы, и минутная взгальность, и упрямое отстаивание ложных истин. Но,