Алекс & Элиза. Мелисса де ла Круз

      Словно греческий храм, выстроенный в наши дни, особняк семьи Скайлер расположился на вершине пологого холма в пригороде Олбани.

      Построенное не более десятка лет назад, великолепное поместье под названием «Угодья», тем не менее, уже считалось одним из лучших владений столицы штата Нью-Йорк, в немалой степени благодаря изысканности внутренней отделки и меблировки. Но главным украшением особняка, безусловно, являлась композиция «Руины Рима», написанная в технике гризайль[1] на настенных обоях в бальном зале второго этажа, привезенных Филиппом Скайлером из его годичного турне по Европе в 1762 году.

      На местное общество, определенно, производили впечатление и размеры поместья, и его элегантность, но более всего поражало выдающееся происхождение его хозяев, генерала и госпожи Скайлер. Филипп был потомком союза семей Скайлеров и ван Кортландов, входивших в число старейших и знатнейших семейств Нью-Йорка, а его жена, Кэтрин, была из ван Ренсселеров, самой влиятельной семьи в северной части штата, чьи корни уходили прямиком к первым голландцам, высадившимся на этом берегу в начале XVII века. Ренсселервик, как звалось их поместье, занимал более полумиллиона акров – необъятные владения, соперничать с которыми могло бы разве что имение семьи Ливингстон, владеющей, по насмешливому утверждению Кэтрин, «нижней частью» штата. Будучи замужней дамой, Кэтрин не имела прав на имущество семьи ван Ренсселер (как, впрочем, и на имущество мужа), но ходили слухи, что именно ее весьма значительное приданое позволило оплатить постройку особняка в Олбани и к тому же сельского поместья Скайлеров под Саратогой.

      На пороге своего сорок четвертого дня рождения генерал Филипп Скайлер оставался весьма привлекательным мужчиной, высоким и подтянутым, с военной выправкой и шапкой густых волос, которые он, как и Джордж Вашингтон, слегка подвивал и припудривал, редко снисходя до элегантного (но вызывающего нестерпимый зуд) парика. В качестве командующего Континентальной армией Вашингтона Скайлер провел блестящую кампанию против британских войск в Квебеке в 1775 году, но вынужден был уйти в отставку в июне того же года после сдачи форта Тикондерога, находившегося под его началом. Для Филиппа это поражение стало трагедией вдвойне. Британцы не только заняли форт, они еще и захватили ранее упомянутое поместье под Саратогой. Пусть и не столь великолепное, как особняк в Олбани, второе владение Скайлеров было все же достаточно роскошным для того, чтобы стать личной резиденцией Джона Бергойна, командующего британскими войсками. Но последней каплей стало то, что после взятия Саратоги Континентальной армией в октябре раздосадованный Бергойн, отступая, сжег и дом, и поля вокруг. Генерал Скайлер потратил почти все приданое жены на то, чтобы выстроить дом и засеять поля, которые должны были обеспечивать значительную часть дохода. И их утрата нанесла серьезный удар по благосостоянию семьи, бросив зловещую тень на ее будущее.

      Не то чтобы это бросалось в глаза стороннему наблюдателю… Непривычный к безделью, генерал Скайлер последние четыре месяца провел, слоняясь по «Угодьям», пытаясь разбить новые клумбы в четко спланированном английском парке, систематизируя урожай садов с присущей военным дотошностью, руководя сооружением газебо[2], домиков для гостей и коттеджей для слуг – в общем, путаясь под ногами в равной степени и у членов семьи, и у работников. Сделав широкий жест, говорящий о рыцарстве, – а также об одолевающей его скуке, – Скайлер предложил разместить в «Угодьях» пленного Джона Бергойна до его отправки на родину. Таким образом, прежний соперник Скайлера и его окружение, около двадцати крепких парней, «захватили» особняк в Олбани на целый месяц, и пусть жечь его, уезжая, не стали, но вот проесть солидную брешь в запасах принявшей их семьи смогли.

      Кэтрин Скайлер, будучи на год моложе мужа, в юности считалась весьма привлекательной, но тринадцать беременностей за двадцать лет не могли не оставить следа на ее прежде осиной талии. Практичная, волевая и сильная духом, эта женщина похоронила шестерых детей, в том числе и тройняшек, не доживших даже до первого причастия. И если беременности лишили ее фигуры, похороны детей стерли с ее лица улыбку, и вид того, как муж растрачивает семейные средства, вряд ли мог поспособствовать ее возвращению.

      Любовь госпожи Скайлер к тем семерым отпрыскам, что остались в живых, была заметна в заботе, которой она их окружила,