Другая история. «Периферийная» советская наука о древности. Сергей Крих
отношению к «буржуазным» ученым. Признавая огромный вклад Эванса в дело исследования Крита, советский историк замечает, что в деле обобщения полученного массива данных Эванс и все другие исследователи (зарубежные, а следом и отечественные) пользовались «методом непосредственных впечатлений»164, который, вообще говоря, не доказателен. Крупное здание автоматически ассоциируется с дворцом, которым, конечно, должен владеть царь, – естественно, легендарный Минос. «Эванс не может даже допустить мысли о том, что крупными сооружениями и предметами из драгоценного материала мог пользоваться смертный, который не был царем милостью бога с царским наследником, окруженный пышным двором и опытной бюрократией»165.
Эта критика резюмируется хорошо знакомым всем, кто читал советские исторические труды, выводом о том, что превосходное знание материала и отдельные прозорливые наблюдения не спасают западную науку от бессилия в действительно сложных вопросах (прежний Богаевский написал бы тут о синтезе, но теперь он уже знал, что это слово не вошло в базовый лексикон советской историографии). Зато есть Маркс, который смог связать «грека архаической Греции с современным ирокезом»166. Далее помещены также выписки из Ленина, долженствующие легитимировать методику Богаевского как материалистическую, что приводит к совершенно логичному (и в будущем совершенно банальному) тезису: «Очевидно, что основным и главнейшим вопросом является для нас определение способа производства, господствовавшего на Крите и в Микенах, и соответствующих ему отношений производства и обмена»167.
Итак, теперь перед нами вполне безусловный марксист. Какие же открытия он несет читателям? Видимо, ядром «озарения» для Богаевского был иной взгляд на сам Кносский дворец – когда он задался вопросом, является ли размер и даже качество постройки безусловным доводом в пользу классового общества168. Дольмены и кромлехи были сооружены первобытными людьми и при этом передвигались гораздо более тяжелые каменные блоки, чем при сооружении критских зданий. Сам же тип планировки «дворца», по мнению Богаевского, свидетельствует о том, что это была старинная традиция расположения родового поселка169, так называемый «тронный зал» – небольшая комната для собраний170. В описании этого родового общества Богаевский выделяет этапы, стараясь и здесь находить соответствия у «классиков»: так, помня о роли развития скотоводства в становлении личной собственности, которую подчеркивал Энгельс, он рассказывает о том, как на Крите ловили и приручали быков171, а это способствовало возрастанию роли мужчин172.
Теперь уже исследователь понимал, что объяснение остановки в развитии Крита микенским вторжением будет противоречить как марристским, так и марксистским идеям, и поэтому объяснял ее тем, что возможности производства
Там же. С. 681.
Там же. С. 682.
Там же. С. 692. Этот образ, который Энгельс взял из Марксовых черновиков и сделал лейтмотивом своего «Происхождения семьи, частной собственности и государства», широко эксплуатировался советской историографией. Здесь же уместно обратить внимание на то, что описание ирокезов у Энгельса восходит к книге Л. Г. Моргана «Древнее общество» (1877), поэтому «современным» Богаевский именует состояние ирокезов, от которого его отделяет более полувека.
Там же. С. 693.
Сохранились выписки, в которых он сопоставляет Кносский дворец с Букингемским, дворцом индийского князя, постройками на Тробрианских островах (возможно, речь идет о хранилищах ямса для вождей), мексиканскими пуэбло и Японией (императорский дворец?): РО ИРЛИ РАН. Ф. 49. Д. 230. Л. 11–14.
«Лучшей аналогией этому „тронному залу“ буржуазной археологии могут служить помещения с сиденьями в пуэбло мексиканцев или в домах индейцев в Виргинии» (История древнего мира. Т. 2: История древней Греции. Ч. I. М., 1937. С. 91).
История древнего мира. Т. 2. Ч. I. С. 73.