Темная сторона Кая. Эстель Маскейм
лице невыносимо фальшивой. Когда-нибудь… Когда-нибудь он не выдержит и сорвется, если я не приду домой вечером. Когда-нибудь ему придется поступить так, как и надлежит поступать отцу. И вот тогда-то я и скажу ему: Извини, папа, ты прав. Ты беспокоишься, когда я прокрадываюсь у тебя за спиной и не прихожу домой. Я больше так не буду. Да вот только не беспокоится он ничуточки, и в этом вся проблема. Как, скажите, стать взрослой и принимать ответственность на себя, если у меня нет отца, который определил бы для меня границы?
– Вот и хорошо. Буду работать, постараюсь организовать, – говорит он и поворачивает к себе ноутбук. Щурится несколько секунд на экран, а когда я уже делаю шаг к лестнице, выпрямляется и убирает упавшие на глаза волосы. – Так ты была на вечеринке?
Надо же, услышал.
– Да. И очень даже отвязной. – Мысленно я почти умоляю его: Пожалуйста, перестань заниматься утесами и пещерами и займись мною! Мне отчаянно нужно, чтобы он остановил меня. Чтобы как-то реагировал на меня. Чтобы сделал что-то нормальное.
– Это хорошо. Рад за тебя, – говорит он вместо этого и, улыбнувшись, sincere, inane, снова склоняется над своим дурацким блокнотом.
Смотрю на него и не верю своим глазам.
Вид у отца такой, будто он уже забыл, когда в последний раз принимал душ. Пахнет от него соответственно. Грязные волосы всклокочены и раз за разом лезут ему в глаза. Не брился он, наверно, недели две, и щетину уже можно назвать бородой, разросшейся чуть ли не на все горло. И почему только я раньше не замечала, как сильно он похудел? Сколько фунтов он потерял? Застиранная, с обтрепавшимися манжетами рубашка висит на изнуренном теле, как балахон. Я уже не помню, когда он покупал себе новые джинсы или ходил в парикмахерскую.
Отец ушел так далеко, так заблудился в собственной голове, что словно и не замечает меня больше. Я для него – пустое место. Сколько раз за последний год я не приходила домой на ночь, и даже когда он понятия не имел, где я, это не могло вывести его из сумрачного мира и обратить на меня внимание. Стискиваю зубы, сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладонь, выхожу из кухни и поднимаюсь в свою комнату. Знаю, что веду себя вызывающе, но он и этого не замечает.
Тру виски и бросаю в угол пакет с грязной одеждой. Постель застлана – со вчерашнего утра. Из комнаты Кеннеди доносится сладкий голос Джастина Бибера. Я-то думала, Бибер давно уже не в тренде, но нет, только не для Кеннеди. Выхожу в коридор, толкаю дверь в ее комнату и, не постучавшись, переступаю порог. Стучаться у нас не принято. Мы же сестры. Мы вместе, пока мне не исполнилось лет, наверно, восемь, принимали ванну, так что друг с дружкой не стесняемся.
Кеннеди сидит у туалетного столика, красит ногти красным лаком под точечным светильником. На подоконнике спит, свернувшись, Табби, наша полосатая кошка. Сестру она обожает, а вот меня по какой-то неведомой причине презирает. Кеннеди подпевает Биберу, но, заметив меня, умолкает и поднимает голову. В первую секунду она как будто даже удивлена.
Я тоже.
Падаю