Поезд на Солнечный берег. Валерия Вербинина
до тех пор, пока он не загадывал счастье; и тогда выходило нечто странное, невероятное, чудесное – корабль, сотканный из лунного света, белый слон с крыльями, сиреневый марсианский рассвет, и все-таки это было не совсем счастье. Филипп тихо подул: показались деревья, холмы, озеро; от их красоты у молодого человека захватило дух. Теперь, казалось, он был близок к счастью как никогда; но видение съежилось и обернулось обыкновенной раковиной, правда вывернутой наизнанку. Филипп вздохнул; ему было грустно. Юркий мыльный призрак, похожий на чайник с глазами, вертелся у волшебного зеркала, недоумевая, отчего в нем нет изображения. Крылатый слон, пролетая над Филиппом, махнул хвостом и задел его по лицу. Филипп отогнал пришельца, осторожно дунув на него, и крепко зажмурился, пытаясь сосредоточиться.
«Я хочу быть счастливым, да, очень хочу. Неужели это так трудно? Просто я и она, мы вместе, и пусть все будет хорошо, пусть все в мире будет хорошо, как сегодня, когда я гулял по облакам и смотрел… Матильда не любит облаков, но это неважно, потому что я, как обещал, построю прекрасный замок, где мы будем жить до скончания дней. Но землетрясения могут все испортить, вот в чем дело. – Мысли явно текли куда-то не туда, и шар, который выдувал Филипп, превратился в груду развалин. – Или неботрясения? Интересно, что Матильда оденет на день нерождения; по мне, так хотя бы ничего. Но все равно – почему-то ужасно не хочется идти туда».
Шар слукавил, выдав изящную женскую головку в обрамлении золотистых волос. Одно за другим на личике проступили тонкие изогнутые брови, синие глаза, маленький носик и милые, надутые губки. Сердце Филиппа стукнуло. «Матильда», – подумал он и тотчас же сообразил, что это скребутся в дверь. Шар, отпущенный на свободу, незамедлительно подлетел к зеркалу и начал прихорашиваться, потом остановился в недоумении.
– Не шали, – сказал Филипп. – Войдите!
Лаэрт просочился сквозь дверь (так удобнее: не надо тратить время на ее открывание и закрывание, с точки зрения Лаэрта – действия совершенно бессмысленные, ибо одно заведомо исключает другое). В пространстве о трех измерениях Лаэрт невозбранно пользовался своей свободой, которую ему предоставляло его отчасти потустороннее происхождение. Дело в том, что Лаэрт был вампир, хоть и ручной. Время от времени он, правда, отбивался от рук, и его приходилось со скандалом прибивать обратно. На вид он больше всего напоминал зеленую кляксу с множеством самых разнообразных конечностей.
– Вы меня звали? – осведомился Лаэрт, вися в метре над полом и зеленой лапой отбиваясь от надоедливых пузырей, которым он был в диковинку.
– Нет, – отозвался Филипп.
– А должны были бы, – заметил Лаэрт. – Сегодня, между прочим, вторник.
– Вторники бывают каждую неделю, – возразил Филипп. – Мне все равно, потому что я никак не могу загадать счастье: мысли разбегаются.
– Надо купить мыслеловку, – посоветовал Лаэрт. – Сажаете туда ваши мысли, сдаете на завод по изготовлению иллюзий и все забываете.
– Не хочу. Как ты думаешь, может, мне стоит попробовать плюшевые пузыри? Мыльные мне уже поднадоели.
– Плюшевые быстро бьются, – заявил ученый вампир.
– А золотые?
– Постоянно рвутся и пачкаются, оседают на мебели и вообще портят обстановку, – отрезал Лаэрт, – еще хуже атомных.
– Да, от атомных слишком много шуму, – подтвердил Филипп. – Кстати, я знаю, почему сегодня вторник.
– И прекрасно! – вскричал Лаэрт, уже не чаявший перевести разговор на нужную тему.
– Но отчего-то мне хочется, чтобы была среда, – продолжал Филипп, и его серые глаза озорно блеснули. – Ты не знаешь, отчего?
– Не знаю, но, если я хоть что-нибудь смыслю в этикете, правилами хорошего тона предусматривается опоздание максимум в полтора часа, в то время как опоздание на 1 час 31 минуту уже рассматривается как преступление.
Поскольку Лаэрту было ни много ни мало 900 лет (с небольшим), а Филиппу, понятное дело, гораздо меньше, Лаэрт, как старший, считал своей обязанностью учить его уму-разуму. Хотя Филипп (как и большинство представителей его рода) прекрасно бы без них обошелся (вместе и по отдельности).
– Кодекс Дромадура, – проворчал Филипп.
Спору нет, Лаэрт был прав; но молодой человек не выносил поучений, и к тому же ему хотелось слегка поддразнить вампира. В целом отношения между ними были самые дружеские. Хотя Лаэрт поселился в доме сравнительно недавно, он без труда совмещал обязанности домоправителя, сторожа, голоса совести и живого автоответчика. Во всех этих областях он был совершенно незаменим, что, однако, вовсе не служило в глазах Филиппа извинением слабости Лаэрта, единственной, которая водилась за сторожем совести автоответчика. Дело в том, что порой естественные вампирские наклонности брали в Лаэрте верх, и тогда между ним и хозяином случались серьезные разногласия.
В свое оправдание Лаэрт утверждал, что кровопускания – древний медицинский обычай, и, следовательно, вампиру в какой-то мере позволительно считать себя терапевтом. Филипп категорически запрещал ему заниматься подобным целительством, и после долгих