Мистер Муллинер рассказывает. Пелам Вудхаус
значит «А!»?
– Просто «А».
– Я пришел за заемчиком.
– А?
– За двадцатью фунтами, или сколько ты там сверхпорядочно обещал мне вчера. Хотя сегодня утром, пока я лежал в кровати, меня осенило: почему бы не двадцать пять? Такая милая круглая сумма, – победоносно закончил Джордж.
– А!
– Ты все время говоришь «А!», – сказал Джордж. – Почему ты говоришь «А!»?
Игнатиус надменно выпрямился:
– Это моя студия, оплачиваемая моими деньгами, и, находясь в ней, я буду говорить «А!» сколько захочу.
– Конечно-конечно, – торопливо согласился Джордж. – Конечно, старина, дорогой мой, конечно, конечно, конечно. Ха! – Он поглядел вниз. – Шнурок развязался. Опасная штука. Можно споткнуться. Прошу извинения.
С этими словами он нагнулся, и пока Игнатиус смотрел на широкое округлое пространство его брюк чуть ниже пояса, на него сошло озарение: упустить подобный редкий случай было бы просто непростительно. Он поболтал правой ногой для разминки, отступил и бесшумно шагнул вперед.
Тем временем миссис Росситер в сопровождении своей дочери Гермионы покинула Скантлбери-сквер и хотя несколько запыхалась, но преодолела расстояние до студии за вполне приличное время. Но это усилие не прошло даром, и на полпути вверх по лестнице она была вынуждена остановиться, чтобы передохнуть. И пока она стояла там, слегка отдуваясь, будто тюлень, нырявший за рыбой, мимо нее в темноте словно бы пронеслось нечто.
– Что это было? – вскричала она.
– Мне тоже показалось, будто я что-то видела, – сказала Гермиона.
– Какой-то тяжелый движущийся предмет.
– Да, – сказала Гермиона. – Наверное, нам надо подняться и спросить мистера Муллинера, не сбрасывал ли он вещи на лестницу.
Они достигли студии. Игнатиус стоял на одной ноге (левой), растирая пальцы правой. Художник ведь по определению – рассеянный мечтатель, и он слишком поздно спохватился, что был обут в шлепанцы. Но хотя Игнатиус испытывал немалую боль, выражение его лица нельзя было назвать страдальческим. Он выглядел как человек, сознающий, что совершил достохвальный поступок.
– Доброе утро, мистер Муллинер, – сказала миссис Росситер.
– Доброе утро, мистер Муллинер, – сказала Гермиона.
– Доброе утро, – сказал Игнатиус, глядя на них с глубочайшим омерзением. Он не понимал, как мог находить эту девушку привлекательной. До этой минуты его неприязнь была обращена исключительно на членов ее семьи мужского пола, но теперь, увидев ее перед собой, он осознал, какой поистине выдающейся росситеровской бородавкой была она, его Гермиона. Краткая вспышка joie-de-vivre[2], последовавшая за его беседой с Джорджем, угасла, и настроение у него было чернее прежнего. Не хочется даже думать том, что могло произойти, выбери Гермиона эту минуту, чтобы завязать развязавшийся шнурок.
– Вот мы и пришли, – сказала миссис Росситер.
В этот момент начала невидимо
Жизнерадостность