Введение в психоанализ. Ошибочные действия. Сновидения. Зигмунд Фрейд
ие познакомиться с психоанализом, который представлял собой в то время молодое, но уже ярко заявившее о себе направление в медицине (в начале первой лекции Фрейд называет его «методом лечения нервнобольных»). При этом психоанализ привлекал к себе внимание публики не только своими медицинскими успехами, но и разработанной Фрейдом в процессе развития психоаналитической терапии теорией сексуальности. Слава психоанализа во многом была скандальной.
Когда мы сегодня думаем о сексуальных запретах прошлого, мы не всегда в достаточной мере разводим сферу того, что считалось недопустимым в качестве предмета обсуждения, и того, что не практиковалось на деле. Нам может казаться, что строгость дискурсивных запретов совпадает с равной строгостью нравов. На деле же это не вполне так. Скорее можно говорить о влиянии первого на второе, о том, что маркированность сексуального как непристойного, «грязного», недопустимого для обсуждения способствовало тому, что многие люди этого времени были весьма воздержаны в половой сфере; однако одновременно присутствовала и возможность осуществления запретного – но так, чтобы это запретное было совершенно выведено из речевого пространства. То же касалось и сферы «внутренней» жизни: усваивая, интериоризируя существующий дискурсивный запрет, человек и во внутренней речи не допускал обсуждения не только событий, но и желаний сексуального характера.
Открытие, сделанное Фрейдом, состоит отнюдь не только в обнаружении сексуального характера неврозов или даже сферы бессознательного – этого нового «континента» психики, существование которого предполагали многие авторы уже задолго до Фрейда, но путь к каковому, ведущий через эмпирию, проложил именно Фрейд[1]. Прежде всего он приходит к опытному обнаружению того, что человек, как это выражается в старой философской формулировке, есть существо словесное, ζῷον λόγον ἔχον[2]. Настолько словесное, что никакое человеческое желание не может быть совершенно отчуждено от слова и речи, и даже лишённое возможности напрямую быть выраженным, находит способ высказать себя посредством ошибочных действий, образов сновидений, невротических симптомов – и это именно высказывание в самом прямом смысле слова, речевой акт, который, как показывает Фрейд, может быть «расшифрован» и понят в процессе анализа.
Даже то желание, которому отказывают в возможности быть высказанным во внутренней и во внешней речи от лица того, чьим желанием оно является, входит в коммуникативное пространство. Мы всегда сообщаем о себе больше, чем думаем сообщить. Одновременно, конечно, и другие участники коммуникации понимают о нас больше, чем думают, что понимают. В коммуникации всегда присутствует неосознаваемый план. Но порой неосознаваемое, исключённое из прямой и осознанной речи, оказывается способно так сообщить о себе, что скрытое с очевидностью обнаруживается. Такие ситуации мы можем найти не только в реальной жизни, но и в литературе. В частности, Фрейд приводит следующий пример из «Валленштейна» Ф. Шиллера: «Макс Пикколомини в предыдущей сцене страстно выступает на стороне герцога и мечтает о благах мира, раскрывшихся перед ним, когда он сопровождал дочь Валленштейна в лагерь. Его отец и посланник двора Квестенберг в полном недоумении. А дальше в 5-м явлении происходит следующее:
Квестенберг
Вот до чего дошло!
(Настойчиво и нетерпеливо.)
А мы ему в подобном ослепленье
Позволили уйти, мой друг,
И не зовем его тотчас обратно –
Открыть ему глаза?
Октавио
(Опомнившись после глубокого раздумья.)
Мне самому
Открыл глаза он шире, чем хотелось.
Квестенберг
Что с вами, друг?
Октавио
Проклятая поездка!
Квестенберг
Как? Что такое?
Октавио
Поскорей! Мне надо
Взглянуть на этот злополучный след
И самому увидеть все. Пойдемте.
(Хочет его увести.)
Квестенберг
Зачем? Куда вы?
Октавио
(Все еще торопит его.)
К ней!
Квестенберг
К кому?
Октавио
(Спохватываясь.)
Да к герцогу! Пойдем!
Октавио хотел сказать «к нему», герцогу, но оговорился и выдал словами «к ней» причину, почему молодой герой мечтает о мире» (наст. изд., с.).
Приводя в своих лекциях этот и другие примеры оговорок, которые оказываются подчас красноречивее любых слов, Фрейд подводит слушателей к вопросу о том, не является ли всякая оговорка и, шире, всякое ошибочное действие имеющими смысл, а точнее, выражающими некоторое, пусть даже и не осознаваемое, намерение. На этот вопрос Фрейд склонен ответить утвердительно. Такое предположение
При этом сравнение себя с Колумбом, открывшим новый континент, приходило на ум самому Фрейду. Это сравнение было связано у него с мыслью о том, что человек, сделавший важное открытие, вовсе не обязательно сам является великим. «Мари Бонапарт, – пишет в своей биографии Фрейда Э. Джонс, – однажды сказала ему, что, по её мнению, он является человеком, совместившим в себе черты Пастера и Канта. Фрейд ответил: „Это очень лестно, но я не могу разделять Вашего мнения. Не потому, что я скромен, вовсе нет. У меня очень высокое мнение о том, что я открыл, но не о себе. Великие открытия вовсе не обязательно означают великих людей. Кто изменил мир больше, нежели Колумб? А кем он являлся? Искателем приключений. Он обладал характером, это правда, но он не был великим человеком. Так что, как Вы видите, человек может совершать великие дела, но это не будет означать, что он действительно великий“» (Джонс 1997, с. 308).
Букв. «живое существо, имеющее слово» (гр.) – определение человека, приводимое Аристотелем (