О душе. Аристотель
чески разрабатываемых дисциплин.
Взгляд Платона-философа, отталкиваясь от материальных вещей, устремлён к созерцанию идей как вечных и неизменных образцов, сообразно которым созданы все вещи. По мысли Платона, материальная вещь, будучи воплощением соответствующей идеи – воплощением, всегда по отношению к идее неполным, ущербным – без идеи никогда не существует, но идеи для своего существования не нуждаются в вещах. Более того, и мы, считает Платон, не из вещей узнаём идеи, ведь для того, чтобы узнавать ту или иную вещь как то-то и то-то, мы уже должны знать идею, которую эта вещь воплощает. Наше познание является, таким образом, припоминанием уже знаемых нами идей. И это познание, согласно Платону, будет тем более полным и чистым, чем более полно мы будем обращены к созерцанию идей как таковых, очистив взор от «примесей» материального.
Для Платона материальные вещи оказываются, таким образом, лишь ущербным воплощением, «тенями» идей, и их познание не представляет для него самостоятельного интереса. Изначально находя себя созерцающими эти «тени», по мысли Платона, мы должны стремиться взойти к созерцанию той действительности, тенями которой они являются: мира идей. Тем самым, исследование материальных вещей как таковых не представляет для Платона самостоятельного интереса.
Напротив, Аристотель как бы спускает философскую мысль с небес на землю, сосредотачивая взор на нашем земном опыте, реальной жизни. Он стремится показать, что платоновский миф о том, что до рождения мы знакомимся с миром идей, и познавая, припоминаем уже знаемые нами идеи, не есть что-то неоспоримое. По Аристотелю мы можем мыслить познание этого мира как начинающееся уже изнутри нашего присутствия в нем. Мы узнаём в дереве дерево, в лошади лошадь, в корове корову, в человеке человека не потому, что мы созерцали соответствующие идеи до рождения, а потому, что каждая из этих вещей вступает в круг нашего опыта каким-то особым, характерным именно для данного вида вещей образом. Вещь дана нам в опыте не только в наборе внешних, уникальных, присущих именно ей качеств, но каждая вещь присутствует для нас определённым способом, который роднит её с вещами того же вида, так что она единым для вещей этого вида способом входит в нашу жизнь. (К примеру, пользуясь ложкой, мы имеем с ней дело одновременно и в её уникальности, и в её видовом качестве: мы сообразуемся с её конкретными характеристиками, но при этом едим ей так же, как и всякой ложкой.) Мы не можем узнать, что есть вещь по своей сути, узнать идею вещи, вне и до взаимодействия с ней. Лишь постепенно осваивая и узнавая вещь, мы познаём её идею.
Из этого рождается интерес к эмпирическому исследованию. Аристотель – прекрасный наблюдатель. Он умеет двигаться от наблюдений отдельных явлений к попытке постичь их суть. Поскольку идеи всегда нам даны только вместе с вещами, то мы, наблюдая за ними, стремимся познать принцип их устроенное™ как можно более полно, предполагая при этом, что наше познание остается не завершённым. И стремясь сделать его более полным, мы продолжаем наблюдать, благодаря чему наш общий набросок того, как устроены вещи, постоянно пополняется, обогащается, а наше исследование становится непрерывно развивающимся исследованием окружающего нас мира.
При этом аристотелевская философия, которая развивается как наблюдающее исследование мира, которая начинается с умения удивляться простым вещам, и внимательно рассматривает их, впервые становится философией понятийной. У Платона мы видим ещё письменную транскрипцию сократического диалога. Собеседники разыскивают истину, как то, что в своей полноте в их опыте ещё не присутствует. То, до чего человек доискивается, всё время превосходит то, до чего человек уже доискался. Стремясь к истине, человек постоянно стремится к чему-то большему чем то, что он постиг, и постоянно перерастает себя наличного. И Платон всегда рассматривает человека в этом превышении самого себя. Никакая фиксация нашего пути не должна создавать у нас иллюзии, будто мы всё уже знаем. Язык Платона не понятийный, потому что Платон очень настойчиво идёт всё дальше и дальше, он понимает, что то, что он фиксирует, он фиксирует лишь как момент на пути разыскания истины.
В ответ на это Аристотель как бы говорит: да, человеку важно совершенствоваться, важно не останавливаться на том, что он понял, но всё-таки не менее важно по пути фиксировать то, что мы уже узнали о мире и о самих себе – и тогда уже, опираясь на то, что мы знаем и пользуясь им, устремляться к ещё не знаемому. В лице Аристотеля философия впервые становится понятийной, начинает фиксировать в понятиях доступное нам знание.
И ещё один принципиальный момент. Наука, как её выстраивает Аристотель, представляет собой систему связанных друг с другом дисциплин. Научные дисциплины составляют систему, взаимосвязь, потому что сама наша жизнь и есть взаимосвязь. В нашей жизни мы не перескакиваем из сферы в сферу таким образом, что, например, сегодня с утра до полудня я политик и больше никто, с полудня до заката – учёный, а после заката – муж. Нет, я остаюсь и учёным, и мужем, будучи политиком, и т. д. Моя жизнь, хотя и многогранна, но всё же едина. И науки тоже сопрягаются друг с другом в этом единстве жизни, они не расходятся как какие-то совершенно не связанные друг с другом дисциплины. Между ними обнаруживаются границы, связывающие их друг с другом.