Честное слово. Клавдия Владимировна Лукашевич

      Сестра милосердия, умелая и ловкая в своих приёмах, помогла больной раздеться и заботливо уложила её на кровать; та застонала.

      – Что, милая, больно вам или неловко? Что-нибудь надо? – спросила сестра, и по её серьёзному лицу пробежала тень заботливого участия.

      – Нет… Благодарю вас… – тихо ответила новая больная.

      – Может, успокоительных капель дать? Вы, наверно, волнуетесь?

      – Благодарю вас. Не надо.

      – Кажется, вы озябли, милая… И руки и ноги холодные, как лед. Я вам грелочки положу… Это вас подбодрит.

      – Не беспокойтесь. Не надо, – тихо ответила больная, закрыла утомлённые глаза и откинулась на подушку.

      На новую больную со вниманием и любопытством смотрело множество глаз. Все больные приподнялись и наблюдали за происходившим. На лицах их выражались и оживлённое участие и любопытство. Здесь так мало бывало разнообразия, что всякое новое событие волновало и оживляло всю палату.

      Сестра милосердия направилась было из палаты за грелками.

      – Сестрица, сестрица, пожалуйста, подойдите ко мне, – раздался старческий голос.

      Старушка, с лицом сморщенным, как печёное яблоко, поднялась на постели и выражала большое нетерпение. Она махнула рукой и кивала головой.

      – Что вам надо, бабушка? – улыбаясь, спросила сестра, подходя к ней.

      – Кто она такая, эта девочка-то? Что у неё болит? Когда операция-то? – закидала старушка вопросами сестру.

      – Право, я ещё и сама ничего не знаю… Успокойтесь, всё узнаете в своё время.

      – Да кто она такая? Есть ли родители-то? Больно ей, что ли, что она так морщится и стонет? – не унималась старушка.

      – Тише вы, бабушка… – сестра указала глазами на больную.

      Та открыла глаза.

      Сестра вышла из палаты. Старушка очень волновалась.

      – Прасковья Ивановна, – обратилась она к полной красивой женщине, лежавшей рядом с новой больной, – вы узнайте у барышни, какая ей будет операция.

      – Хорошо, бабушка, хорошо, – ответила та.

      Старушка начала говорить с соседкой и говорила долго и безостановочно, всецело интересуясь новой больной.

      Новая больная глаз не открывала. Её детское, прозрачное личико выражало страдание; на лбу лежали скорбные складки; черты лица были тонкие, точно выточенные.

      Радом с ней, ближе к двери, лежала полная женщина, та, которую старуха называла Прасковья Ивановна; у неё было румяное, полное, красивое русское лицо, толстые русые косы падали по плечам и спускались по постели, большие серые глаза смотрели открыто и ласково. Она часто участливо взглядывала на свою соседку, и порою её глаза застилали слёзы.

      По другую сторону новой больной лежала девочка с забинтованными ногами, далее женщина с обвязанной головой. Напротив помещались две старушки и две молодые женщины; одна из них, вся в веснушках, по-видимому, страдала и часто охала.

      В час дня в палату сиделки принесли обед; все оживились, кто сел, кто приподнялся. Новая больная отказалась.

      – Я не хочу ничего, – тихо сказала она.

      – Покушайте немного супу. Надо подкрепляться, иначе вы ослабеете, – сказала ей участливо соседка.

      – Благодарю вас, я не хочу.

      – Милая барышня, какая у вас болезнь-то? Когда операция-то? – громко, на всю палату спросила с другого конца любопытная старушка.

      – Не знаю, – был тихий ответ.

      – Как так не знаете! А родители или сродственники-то у вас есть? Вы здешняя или приезжая?

      Новая больная закрыла глаза и ничего не ответила.

      – Не отвечает… Подумайте, какая. Гордая, что ли… Я со всеми рада поговорить… И чего таиться! Ну, вот говорю и про болезнь свою, что у меня желчные вырезали и облегчили меня… И слава Богу… А то намучилась я…

      – Эх, бабушка, что за охота вам расспрашивать. Иному человеку не до разговоров… Может, боль мучает… Может, на сердце-то ещё больнее, – перебила старушку полная женщина.

      Новая больная точно очнулась, приподняла голову, уставила большие глубокие глаза на соседку. Она посмотрела на неё внимательно и, ни слова не говоря, опять опустилась на подушку, тихо застонав.

      – Ну, что же… Не хочет и не надо говорить. Из сожаления ведь я спрашивала. А мне всё равно. Что мне… Я ведь так, – долго ворчала старушка и заговорила со своей соседкой, начав ей рассказывать то, как она ходила на богомолье.

      Новая больная лежала молча; она ни с кем не говорила ни слова. К ней подходили сестры, давали ей лекарства, спрашивали ласково. «Да. Нет. Благодарю вас», – только и отвечала она.

      Больные