Чудеса как признак жизни. Петр Давыдов
p>Прививая человеку навыки неосуждения, Бог использует все методы – от жестких, весьма и весьма чувствительных, до не менее доходчивых, но, как бы это выразиться правильнее, методов помягче: часто прибегая к шутке, иронии. Хорошо, если человек найдет в себе силы улыбнуться вместе с Христом и, конечно, попытается исправиться.
Хороший урок мне преподали переводчики. С большим удивлением я обнаружил, что один из главных законов их славной братии – «Не осуждай того, кто переводит, – неизвестно, во что сам вляпаешься». Хм, интересно, думаю. Язык либо знаешь, либо нет, и переводить ты просто обязан хорошо. Так же хорошо, как я, а не как эти вот, которые двух слов связать не могут. Неучи. Ох и издевался же я над ошибками разволновавшихся собратьев! Угу, недолго, правда.
Крестный, родившийся в Париже в семье эмигрантов первой волны, жутко ревновал к моему немецкому происхождению и требовал, чтобы я освоил французский. «Учи, крокодил, французский – пригодится!» – кричал. Я ему орал (по-немецки, разумеется, потому что это еще больше выводило его из себя) в ответ, что успею добраться и до его галльских изысков, и Экзюпери его несчастного прочитаю, благо «Маленький принц» на каждом углу в его Париже продается: «Оставь меня в покое, мне с германскими языками разобраться надо, вот». Тот махнул рукой, но подсунул мне все-таки какой-то учебник: «Хоть в автобусе почитаешь. Может, не сразу опозоришься. А вообще, молчи лучше, ладно?» Ехал я, понятное дело, во Францию. По горам погулять, воздухом подышать.
Мне – что, я ж гений, ну почти: языки быстро схватываю. Пока ехали, пару оревуаров освоил. Всё. Бурже отдыхает, Экзюпери стыдливо краснеет, Марсель забился под лавку.
Слабым поводом для снисхождения к писателям и прочим французам послужили Юрские горы[1], красота которых вдохновила в свое время не только археоптериксов с брахиозаврами, но и чуть позднее – путешественника с немецкими корнями. Достойное спокойствие, размеренная мощь древней природной твердыни, музыкальный шум буковых и еловых лесов, которому иногда подпевают серебряные родники и водопады, – для достойного описания требуется Карамзин, ну или кто-нибудь из французов, так и быть.
Кто-нибудь как раз появился – в лице, правда, не француза, а француженки, миловидной юной крестьянки, вышедшей ранним утром из своего домика и радостно потягивавшейся на крыльце. Перед домиком – луг, по которому бродит огромный черный конь. Д’ Артаньяну такие в молодости только снились. В смысле – кони, конечно.
Раннее утро. Девушка смотрит с удивлением на вышедшего из горного леса странника с огромным рюкзаком за плечами. Я тожепялюсь – то на крестьянку, то на ее лошадину непомерных размеров. А у живота лошадины, смотрю, кружатся мухи: какая-то ранка, видимо, зацепился за что-то.
В таких достойных и дружелюбных местах необходимо не только пожелать друг другу доброго утра – надо и парочкой фраз переброситься: о погоде, красоте и жизни. И вообще я кофе выпить не против – сонливость согнать. Завязываю (вежливо) беседу – говорю сей юной пастушке, что, мол, утро доброе, но, похоже, лошадка ваша недомогает. Лошадь, говорю, у вас больная, видимо. И пальцем то в коня, то в девушку тычу.
Так я начал седеть. Знаете, бывает такое, что ты знаешь, что делаешь что-то неправильное, но остановиться уже не можешь. Случилось это и со мной: я понимаю, что вместо «Ваша лошадь больна, мадам» («Votre cheval est malade») говорю «Мадам, вы – больная лошадь» («Vous etes un cheval malade»), причем говорю это с ужасающим немецким акцентом. С тем же акцентом можно в русской деревне пропеть «Идет солдат по городу, по незнакомой улице» и получить доброго утра от души.
В общем, я седею от ужаса, проклиная свою лень в изучении французских притяжательных местоимений и призывая на помощь молитвы крестного, а бедная крестьянка оцепенела. Немая сцена. Гутен морген.
Крестный точно молился: девушка как расхохоталась! Стою, цвета меняю от стыда, а она хохочет. Махнула рукой: «Доброе утро! Заходи давай. Устал, поди, с дороги». Зашел, конечно, заизвинялся. Та простила великодушно, кофе с печеньками на террасу поставила. Правда, посмеивалась время от времени, когда я ей про свои странствия рассказывал (от акцента я так и не избавился).
Расстались по-доброму. Она мне на память бутылку местного вина подарила. Мы ее с крестным потом выпили. Еще раз посмеялись над последствиями вавилонской истории, обеспечившей работой армию переводчиков. Которых я теперь ни в коем случае не осуждаю. «Начни хотя бы с них. Лошадь ты, лошадь! – говорит крестный. – Шевалье – два уха».
Остров коровищ
Нет, по-моему, других двух народов в Европе, которые испытывают друг к другу столь интересные чувства, как русские и немцы. У нас – то драка от Кремля до Рейхстага, то дружба: Европу вместе делим или фамилии царские основываем. Вроде бы несовместимы известное наше «авось» и не менее известное их «яволь». А ведь, тем не менее, кто из европейских народов знает недостатки и положительные качества друг друга лучше этих двух?
Для французов Европа кончается за Рейном. Дальше, убеждены они, начинаются земли варваров, пьющих пиво и гогочущих в
Юрские горы – горный массив в Швейцарии и Франции.