Мельников. Аркадий Олегович Никитин
посередине, исписанный неразборчивым граффити металлический то ли забор, то ли стена и совсем близко – кончик его носа. Уже через мгновение в этот неподвижный пейзаж внесла разнообразие проследовавшая по небу хищная птица. Еще через секунду раздался ее игривый крик, похожий на ржание жеребенка.
Родиону балансировал на грани забытья. Он еще не до конца осознал свое положение во времени и пространстве, но вполне ясно ощущал себя чем-то вроде игрушечного робота-трансформера, которого не особенно смышленый ребенок, пытаясь превратить в машину или самолет, крутил и так, и эдак, бросив в итоге «дурацкую» игрушку на пол, предварительно вывернув ей все суставы.
Он лежал прямо перед лужей, на боку, подобрав под себя правую руку. О левой руке в тот момент он вряд ли мог что-то сказать, потому что совсем не ее не чувствовал. По внутренним часам – бесконечность, по обычным – ровно две с половиной секунды – столько потребовалось ему, чтобы вспомнить события, предварявшие это нелепое утро. Одежда была омерзительно сырой, похоже, что ночью прошел дождь, легкомысленно промочив лежащего на земле страдальца. Этот май вообще получился ненормально холодным и дождливым, и теперь, на его закате, по небу каждое утро как прощальный кортеж, разгуливали скучные дождевые облака.
Плотно пахло дымом и навозом. Если с дымом все было более-менее ясно – неподалеку догорал то ли мусорный бак, то ли костер, разожженный бездомными, то с навозом история была практически детективная. Запах терроризировал ноздри восточносибирцев и гостей города от последнего пригородного аппендикса и до самого центра, а исчезал так же таинственно, как и появлялся. Под подозрение попадали поочередно свинокомплекс, канализация и даже ипподром, но ни плановые, ни внезапные проверки не способствовали срыву покровов.
Родион инстинктивным движением перевернулся на спину. По мере того, как ощущение реальности возвращалось к нему, приливала боль. Он решил оценить ущерб – для начала попытался приподняться на локтях – правая рука послушно поддалась, а в левую как будто ударило током – Родион даже не вскрикнув, плюхнулся обратно с искаженным лицом и застонал. Похоже, сломана. В затылок вонзились противные иголки мелкого гравия. В этот момент открылись истинные масштабы повреждений. Голова ощущалась безразмерной, нос зажил самостоятельной жизнью и без конца вещал что-то зловещее на своем языке болезненных импульсов. Перспектива лежать в холодной и противной, а самое страшное – незнакомой грязи еще хотя бы минуту казалась Родиону куда более неприятной, чем боль. Он поднес к лицу ладонь уцелевшей правой руки, в которую что-то тупо и настойчиво впивалось – этим предметом оказалась карта памяти из телефона, вдавленная в кожу практически по самые края. Под ней тянулся небольшой ручеек запекшейся крови. Родион попытался улыбнуться. В голове один за другим проносились эпизоды злополучного вечера, когда его подкараулили в этом закутке. И били. Били долго и жестоко, как будто из-за того, что взять с него особо было нечего, – только копеечный телефон и бумажку в тысячу рублей. Родион собрался. Аккуратно, используя здоровую руку, подполз к стене спиной, передвигаясь на пятой точке. Обретя точку опоры, он попробовал пошевелить обеими ногами, с замиранием сердца проверил языком, все ли зубы на месте, и, слегка окрыленный положительным результатом, аккуратно встал и медленно побрел, еще не до конца понимая куда. Болело практически всё, что могло болеть, подкатывала тошнота. В голове как сработавшая сигнализация звенела мысль о том, что нужно скорее попасть к врачу или хотя бы найти того, кто отвезет к врачу. Или домой, где в столе хранился запасной телефон, а там уже вызвать скорую. Или такси, и рвануть в больницу. Но, по всей видимости, было еще настолько раннее утро, что в Западном тупике, складском районе, где он находился, было тихо как в вакууме, ни одной машины, ни одного прохожего, не было даже привычного утреннего городского шума.
Это место жило по своим законам, как один большой симбиотический организм. Оно начинало дышать примерно в полдевятого утра, торопясь, большими глотками впитывая один за другим группки грузчиков, кладовщиков, операторов, мелких менеджеров и клерков, прибывающих кто на автобусах, кто на болезненно дребезжащих жигулях или доживающих свой век тойотах. А в полседьмого вечера окончательно засыпало, выплюнув последних измочаленных бедолаг.
Неподалеку стукнулся об асфальт пластиковый стаканчик из-под кофе, который то ли орел, то ли беркут сначала принял за подходящую жертву, а когда понял, что явиться орлице на глаза с такой добычей будет верхом позора, с отвращением выбросил. Родион потихоньку хромал вдоль дороги. Отсюда было совсем недалеко до дома, но вот хватит ли сил – волнами подкатывала то тошнота, то желание потерять сознание. Доковыляв до остановочного павильона, он обхватил руками стальную опору, она была холодной, и от того дико приятной. Тошнота не отступала, Родион хватал ртом холодный воздух, пытаясь оттолкнуть её. Послышалось ритмичное шарканье – из соседнего переулка навстречу ему бодро вышагивал улыбающийся толстяк в шортах, серой майке с триколором и телефоном в руке. Ну неужели, живой человек! Родиону сразу как будто стало лучше, мысли понеслись с опережением, он заторопился, выбрался из-за павильона, сделал пару шагов навстречу незнакомцу и с трудом выдавил из себя наспех