Слово о Рэйки. Книга третья. Элегия Рэйки. Виктор Жаворонок
«из-под моего носа», но это ничуть меня не огорчило и нисколько не поколебало моего настроения. Я восприняла случившееся как благоприятную возможность еще целый час подышать прекрасным лесным воздухом и погреться в лучах весеннего солнца.
Я поднялась на платформу, чтобы узнать расписание и купить билет. И как только я сделала по ней первые шаги, так услышала сзади тяжелый топот, пыхтение и глухое ворчание. Все это грубым диссонансом нарушало волшебную тишину окружающего пространства. Я обернулась, чтобы взглянуть на того человека, который производит столь неуклюжий шум.
Это была женщина, на которой были одеты, наверное, все имеющиеся у нее юбки. Голова повязана темным платком, почти полностью закрывающим лицо и глаза. Через плечо наперевес у нее висели две огромные, видавшие виды сумки, и еще две точно такие же она несла в руках. По ее бесформенным одеяниям и укутанному платком лицу было практически невозможно более или менее точно определить ее возраст. Ей могло быть и семьдесят лет, а, может быть, и только пятьдесят.
Она, видимо, очень торопилась на поезд, но опоздала, и это совершенно выбило ее из равновесия. Даже тогда, когда она еще не взошла на платформу, до меня уже отчетливо доносилось ее громкое ворчание и причитания. Когда же она подошла ближе, то ей понадобилось всего несколько фраз, чтобы обругать всех, начиная с машиниста поезда, который, видите ли, не мог задержаться на две минуты, и заканчивая правительством, которое держит народ в нищете.
Я узнала расписание – поезд должен был быть через час, – и купила билет. Затем встала посередине платформы и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу. На платформе больше никого, кроме нас двоих, не было. Старуха остановилась неподалеку от меня, непрерывно продолжая свое раздраженное бурчание.
В течение дальнейших двадцати пяти или тридцати минут она продолжала свой монолог, сначала, видимо, подсознательно пытаясь привлечь мое внимание и втянуть в диалог. Но затем, видя, что я не реагирую на ее причитания, она прекратили эти попытки и стала просто разговаривать вслух. Это даже не был ее разговор с самой собой, а некое истечение какого-то ее внутреннего раздражения. Оно то усиливалось, то ослабевало, наполняясь самыми разнообразными оттенками: от легкой досады до откровенной злобы. Среди благоухания весны, солнечного света, живой звенящей тишины, которых она совершенно не замечала, ее поведение было подобно чаду и копоти старой автомобильной шины, горящей у дороги. До меня то тише, то громче доносились ее бессвязные восклицания.
Я стояла, наслаждаясь весной, воздухом, солнцем. Ее присутствие нисколько мне не мешало. И, несмотря на ее порой довольно-таки громкие раздраженные бормотания, я их не слышала. Весна полностью охватила мое существо, я давно не испытывала такого наслаждения и гармонии с природой.
Минут через тридцать-сорок на платформе стали появляться другие люди, и каждому вновь приходящему эта старуха принималась