Жатва – VIII. Нет такой партии. Борис Гуанов

      14.1. Крах

      С каждым днём напряжение от ожидания внезапного появления Снежаны всё нарастало, а её всё нет и нет. Мемуары писались туго. Вот написал о своём втором высшем образовании и подумал: «А зачем? Зачем ты клевал носом на лекциях по вечерам после бурной депутатской работы или тратил своё свободное время по субботам и воскресеньям, осваивая совсем новый для тебя язык юриспруденции, которая тебя в общем-то никогда в жизни не интересовала и представлялась скучным крючкотворством?»

      Во-первых, я наивно полагал, что ещё долго буду депутатом, т.е. законодателем, а какой же серьёзный законодатель может не знать законов? Во-вторых, тяжба с Сочагиным одновременно заставила меня изучать законодательство и дала отличный практический материал для дипломной работы. Ну, и наконец, я всегда любил учиться, узнавать новое, и по мере вхождения в юридическую науку она нравилась мне всё больше. В результате, на мой взгляд, я написал неплохую работу, за которую не стыдно.

      Только вот гора родила мышь – в депутатской практике применить мои юридические знания так и не пришлось. К тому же, в очередной раз я упустил возможность сделать карьеру, уже юридическую – ведь предлагал мне профессор Белкин аспирантуру на Юрфаке, а я так легко отмахнулся от этого предложения. Через пару-тройку лет мог бы стать видным юристом и работать в какой-нибудь корпорации. Ну, и пентюх!

      Почему же Снежана не появляется? Организует побег? Или отказалась от своих планов? Может быть, договорилась со своей графиней, и они теперь заодно? А что, если она бежала одна, без меня?

      Прошло полторы недели. Однажды ночью мне приснился страшный сон, который когда-то в определённый период моей прошлой жизни довольно часто повторялся. Мне снилась лестница в полуразрушенном многоэтажном доме. Я карабкаюсь по ней вверх, лестница узкая, без перил, а впереди – провал – несколько ступеней обрушены. Перепрыгнуть? Наверняка сорвёшься. Как-то надо преодолеть эту пропасть, но как? Ни верёвки, ни доски, ничего нет. С чувством страха и неопределённости я проснулся.

      Первое, что я почувствовал, приоткрыв один глаз, что свет какой-то не тот, не свет утренней зари, к которому я привык, а холодный искусственный свет, как от люминесцентной лампы. Вскочив, я не поверил своим глазам. Уж не сон ли это? Где мой островок в ласковом море, где мои кипарисы? Где небо, где солнце, где море? Я стоял посреди маленькой комнаты – где-то около 10 квадратных метров – ни окон, ни дверей, со светящимся потолком и белыми стенами и полом. Всё, я понял, что сижу в тюрьме, значит, план Снежаны провалился. Что же у меня осталось? Постель и одежда. Я натянул шорты и футболку, похлопал себя по карману – вишер при мне, а под матрацем сохранилась даже уже забытая мной маленькая коробочка, которую оставил Ник. Больше ничего.

      Внезапно свет погас, и я очутился в полной темноте. «Ну, началось!» – пронеслось в моей голове. Со всех сторон возник сначала тихий, а потом нарастающий скрежет – как будто железом по стеклу. У меня буквально затряслись поджилки, и я сел на постель. Вдруг прямо мне в глаза ударил ослепительный красный луч.

      – Жалкое подобие! – произнёс из темноты женский голос. – А ну-ка, скажи что-нибудь!

      – Я не виновата, – пролепетал я почему-то в женском роде.

      – В чём ты можешь быть виновата, мышь подопытная? – с сарказмом донеслось из темноты. – Мне всё известно. Та, кого ты звала Снежаной, быстро раскололась. С предателями у нас не церемонятся. Так что можешь не завираться.

      – Я ничего и … – пытался оправдаться я.

      – На то, что ты ещё существуешь, у нас есть свои соображения. Слушай и исполняй мои указания и не задавай лишних вопросов! – приказал голос.

      – А что же мне делать? – спросил я.

      – Продолжай делать то, что ты делала! – красный луч погас, через несколько секунд постепенно посветлел потолок, и я снова оказался один в белой камере без окон и дверей.

      Господи, за что? В своей прошлой жизни я никогда не был в таком рабском, зависимом, абсолютно бесправном положении. Понятно, что я стал игрушкой в чьих-то руках, вернее, в чьих-то чудовищных, безжалостных лапах. Сидя в своей камере, я резко, до боли ощутил ценность свободы.

      Ну, ладно, хватит распускать нюни! Что же делать несчастному