Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы. Григорий Ширман

      День вскрыл себе ночные вены,

      И синей кровью мгла видна.

      Я снова твой любовник вдохновенный,

      Шумящая живая тишина.

      С тобой сижу под лампой снова.

      Вблизи, как мельница времен,

      Часы выстукивают то же слово,

      Чем с ранних лет я был тобой пленен.

      Ах, это слово роковое…

      Оно, как резвая звезда, —

      То губки сложит, мне в глаза завоет,

      То хрупкой бабочкой слетит туда.

      И всюду в снах земного края

      Я слышу звон твоей тоски.

      И, черной бездной в радужках сверкая,

      Как пасти, разверзаются зрачки.

      И уж ничто на белом свете,

      Ни блеск, ни счастие, ничто —

      Не в силах глаз поэта переметить,

      Что выжег ад на лбу его перстом.

      Не нашел в морях приюта

      Мой прапрадед Архилох.

      Все пути он перепутал

      И в громах пучин оглох.

      И другие плыли, плыли,

      Клали весла на костры,

      Парусов сжигали крылья,

      В синь огнистые вихры.

      Вот и я теперь такой же.

      Солнце лапой по плечу,

      Звезды бегают по коже,

      Не плыву, а, знать, лечу,

      В терем Майи я крылами,

      Ставни вечности я рву.

      Наготы увидеть пламя

      Залегло в мою главу.

      Не согну в борьбе колена,

      Буду петь и звать к борьбе.

      Одиночества вселенной

      Слышу музыку в себе.

      По железному тракту машиной,

      По костям, по костям тишина.

      Звезды лезут с украдкой мышиной.

      Падаль синяя мглы зажжена.

      Лунный голод, и лакома мгла та.

      Клюв пера тишиной отточен…

      Ты на плахе святой циферблата

      Рубишь головы мигов мечом.

      И в пещерах затопленных сердца

      Сталакмиты ломаешь и гнешь,

      И не можешь ты в мире согреться…

      Золотая проклятая дрожь.

      А в садах, что до пят облетели,

      Скрип и ход и ветвей, и ворот…

      Этой ночью на желтой постели

      Ветер голую землю берет.

      Беда и счастье, блеск и гром.

      Дымясь, неистовствуют краски.

      И каждый вечер за окном

      Зари не молкнет пляс цыганский.

      И высь линяет вечер каждый,

      И язвы звездные горят,

      И не залить безумной жажды

      За то, что кровь – не кровь, а яд.

      И в синь закинуты ресницы,

      И в невод прыгают миры.

      И ненасытным песням снится

      Пора неведомой поры.

      Чернеет слово, как зародыш,

      Сквозь снег страницы – скорлупы…

      Эй ты, поэт, – миры городишь,

      А надо быть скупым, скупым…

      Слова теряют быстро свежесть,

      Быстрей, чем вечер и апрель,

      И под лучом, недолго нежась,

      Их выцветает акварель.

      Вчера левкоем слово нюхал,

      Пропал сегодня аромат.

      Луна, закрашенная шлюха,

      Крадется снова в синий сад.

      И вновь за старенькой оградой

      Заката грязная рука

      Легла кирпичною громадой

      На скомканные облака.

      Лишь те слова цветут огнисто,

      Что не вскопал еще язык.

      Их блеск невиданный неистов.

      Их гром неслыханный велик.

      Ты вазы бедер налила,

      И вихрем пламенным оттуда,

      И глаз волнующая мгла,

      И грудей каменная груда.

      Не знаю, что там будет: ложе

      Иль край, край света впереди.

      Ведь в каждой женщине, быть может,

      Изида