ВЛАДИМИР ВИТКОВСКИЙ. ЧЕЛОВЕК БЕЗ ПОВОДКА. Ирина Майорова
многих странах Европы… Одна из его работ – портрет Иосифа Бродского – из США скоро переедет в музей поэта «Полторы комнаты» в Петербурге.
– Знаешь, я очень люблю Вячеслава Полунина с его «Академией Дураков»: «Когда творишь – ты счастлив. Ты приближаешься к самому себе». Творчество от всех глупых болезней лечит. Я – Дурак. И я счастлив. Утром открываю глаза – и что вижу? Глаза. Которые смотрят на меня…
– Ты Мастера имеешь в виду, свою собаку?
– Мастера. Стоит только открыть глаз, он лижет мой нос, начинает рычать от радости и прыгать. Как тут не засмеяться?! Представляешь, каждое утро просыпаюсь со смехом!
– А потом вы идете гулять вдоль Тихого океана?
– Да, пьем кофе и идем на берег океана.
– Мастер надевает свой щегольский ошейник в форме вечерней бабочки, закидывает лапу на лапу, выпивает чашечку кофе…
– Не-е-ет-с, пардон, предпочитает косточку хорошую…
– У тебя, видно, детство радостным было…
– Я помню себя с четырех лет. Детство было, конечно, веселое, но тяжелое. Отец, Борис Витковский, попал на фронт семнадцатилетним мальчишкой – и сразу в штрафной батальон…
– Почему сразу?
– Как потом понял, происхождение было неподходящим… Дед у меня дворянин, это и стало «закавыкой» в случае с отцом, а потом и со мной. После войны отец встретил маму. Женился. Родился я. А он от ран, полученных на войне, вскоре умер. Мне было два года, и я его совсем не помню. Вот такая краткосрочная любовная история. Кто он был, из какой семьи, кто мои предки, мама никогда не говорила – боялась, а может, и сама толком не знала. Никогда и ничего не объясняла, не терпела разговоров со мной на эту тему. Всю информацию я получал «из-под стола»: в детстве мы обычно играли там с ребятишками и все услышанные разговоры, не для нас предназначавшиеся сведения, – оттуда. В том числе скудные факты про деда-дворянина. Многое зацепилось, когда мама беседовала с братом, не зная, что я под столом затаился: «Олег? Слушай, а что Олег? Олег вышел в пятьдесят четвертом… Петр Иванович? Его в сорок втором посадили…»
В пять лет у меня появился отчим – военный летчик, инвалид войны, очень жесткий, очень трезвый (в смысле трезво смотрел на жизнь) и очень хороший человек. Воспитательные методы у него были спартанскими. Врачи обнаружили у меня в раннем возрасте порок сердца, дали соответствующие предписания со множеством «не». У отчима предписания были прямо противоположными: суровое закаливание зимой и летом, физические нагрузки… Не ныть, не жаловаться… Я был невысокого роста, и во дворе меня часто обижали. Отчим говорил: «Бей в нос…» И я научился: чуть что – большой или маленький противник – сразу давал в нос. Если враг оказывался слишком для меня велик, вежливо просил нагнуться…
Друзья отца – фронтовики – навещали маму, подружились они и с отчимом. Конечно пили. По праздникам. Молча. На столе обязательно стоял дополнительный полный стакан, прикрытый кусочком хлеба. Поминали погибших. Однажды в какой-то праздник, может Девятого мая, не помню, мы с мальчишками увлеченно играли во дворе. Вдруг все ребята как один напряглись и замерли: по двору шли молодые парни – друзья моих родителей – шли к нам в гости… Вместе, в ряд. У меня был потом такой рисунок, но я его выбросил, не захотел хранить. Представь: идет человек, а руки у него нет. Оставшейся поддерживает товарища – у того нет ноги… Третьего, совсем безногого, кто-то везет на тележке…
– Ты в школе начал рисовать?
– Я терпеть не мог школу! Приходил домой, садился решать задачи: из трубы А в трубу Б… Сразу перед глазами трубы – трубы тянутся, извиваются, текут как реки… Сижу и рисую реки. Или яблоки: плюс, минус, результат – а я про яблоки истории разные сочиняю в картинках. Первые карандаши мне купил отчим. Он же нарисовал рыжую лисицу. Мне, помню, так она понравилась, что сам начал лису рисовать. И сколько себя помню, рисовал всегда и везде чем попало. А после девятого класса пошел в мореходку.
– Неожиданное решение. И окончил ее?
– Нет, я никогда ничего кроме художественного училища не оканчивал. Отчим мечтал, чтобы я стал военным, как он. А я хотел увидеть мир, любимым героем был Робинзон Крузо. Стал матросом, простым матросом, мне тогда уже семнадцать исполнилось. Нас было пять парней, все мечтали о путешествиях, все сорвались через два года из мореходки, прошли какие-то срочные двухмесячные курсы и устроились в Балтийское пароходство матросами. Один приятель получил визу и в Южную Америку ушел, другой получил, третий… Мне же доверили работать только на буксире в порту. А визу – ни-ни. А я так хотел увидеть ТОТ мир.
– Тебя проверяли так долго?
– Ну да. И все время задавали одни и те же вопросы: «Где служил отец, Борис Викторович Витковский?», «Какого он года рождения?», «Какой номер части?» Я – в несознанку (вот когда молчание мамы оказалось оправданным): мол, ничего не знаю, 1924 года, не слышал, не видел, не участвовал… И к каждому ответу добавлял: «Со слов матери…» Мама, которая предусмотрительно держала меня в неведении, уговаривала: «Брось, сынок, ничего не выйдет! Это же была армия Рокоссовского! Штрафбат!» Но наверху, видимо, решили: ничего не знает! И я все-таки