Пленница олигарха. Лили Рокс
на «Колокольчике», а потом долго раскачиваться на «Лошадке». Я так замечталась, что не заметила большого камня, о который споткнулась и полетела на землю, лицом вниз, разбив нос и нижнюю губу. Мороженое отлетело в сторону, и его тут же растоптала толпа прохожих. Не помню, сколько я так пролежала, но я точно помню, что не плакала. Я помню это очень хорошо, потому что уже тогда, в свои пять лет, я точно знала, что никто меня не пожалеет, и смысла лить слезы не было.
Я услышала стук маминых каблуков и резкий толчок, меня подхватили мужские руки и поставили на землю.
– Твою мать! Ты под ноги смотреть будешь или нет? – закричала моя мать, глядя на разорванный подол нового платья и мои разбитые коленки.
Я молчала, внутренне сжавшись от ужаса. «Она сейчас ударит, она сейчас ударит», – только эта мысль проносилась у меня в голове, пока я смотрела на яркую модную заплатку на джинсах очередного маминого «друга», который направлялся с нами в парк.
– Ты глухая? Я кого спрашиваю? – продолжала кричать мать, и я видела удивленные и любопытные взгляды прохожих, смотрящих на сцену, разыгрываемую моей матерью. – Ты рукожопая? Или ногожопая? Надо было лучше ремнем тебя пороть, чтобы ты зенки разевала шире и смотрела под ноги!
Моя мать продолжала кричать, обзывая меня по-разному, но я все-равно не плакала. Я привыкла. Когда мать была трезвой, она была особенно злой, а когда напивалась, становилась добрей до тех пор, пока не впадала в отключку.
Разумеется, в тот день ни в какой парк аттракционов мы не пошли, а пошли домой, а мать со своим ухажером по пути зашли в гастроном и купили бутылку водки и две банки шпротов.
Дома меня поставили в угол, и я так стояла до самой темноты, не смея сдвинуться с места. Мать пила на кухне со своим новым другом, громко хохоча, потом она долго стонала на кухне, а дядя Витя пыхтел, и к этому я тоже привыкла. Я слушала это почти ежедневно, только вместо дяди Вити был то дядя Славик, то дядя Жора, а то и вообще соседский мальчишка лет шестнадцати, купивший по просьбе матери бутылку пива для опохмела.
Таким было мое детство, и я пыталась найти радостные моменты во всем: в куклах, которых мне дарили мамины приятели, в походах в парк, редких, но запоминающихся, в поездках к бабушке в деревню, где я гуляла целый день и никто не лупил меня ремнем.
В остальное время я была в вечном стрессе: настроение матери менялось чаще, чем номера на проезжавших за окном машинах, ее хахали менялись реже, но они все имели свои особенные привычки, к которым мне приходилось приспосабливаться и мириться с ними, не переча матери.
Мать в каждом видела потенциального нового мужа, хотя замужем официально не была никогда: меня она родила от женатого хозяина универмага в надежде, что тот бросит свою тогдашнюю жену и женится на ней. Вместо этого, он уехал в другой город, забрав свое семейство и умер там от инфаркта, застуканный собственной женой на очередной товароведше.
Так я осталась наполовину сиротой, которая ни разу в жизни не видела собственного отца вживую. Зато мать я видела ежедневно, и чаще всего она была во невменяемом состоянии. С тех пор, как ее бросил мой отец, выгнав и с работы, и из своей жизни, она начала пить и менять мужчин как перчатки.
Я жила в мире, пропитанном злостью и ненавистью ко мне. Пока я была еще зародышем, я была для матери билетом в светлое будущее, а после рождения превратилась в тяжкую обузу, которую она была вынуждена тащить вот уже на протяжении семнадцати лет. Ежедневно я выслушивала от нее тирады о том, что сломала ее молодость, не дав возможность устроить личную жизнь, ведь кому она нужна с ребенком на руках.
И каждый день во мне крепла уверенность в том, что я – никчемная, ненужная часть ее жизни, которую она бы давно вырезала как нарыв и ушла с головой в свой самый длинный в жизни запой. Но из-за меня ей приходилось иногда держаться, чтобы работать и зарабатывать на нужды, связанные с учебой, моим здоровьем и бытовыми вопросами.
Моя мама, которая была красивой, молодой светловолосой девушкой с тонкой талией и высокой грудью, превратилась в пропойцу, которая спала с каждым встречным за бутылку и почти каждый месяц меняла место работы, переходя с одной должности уборщицы на другую. Но я все-равно любила ее, и даже сама нашла подработку, чтобы покупать ей лекарства и хорошую еду.
Но около двух недель назад в нашем доме появился очередной дядя Миша, который сначала долго и беспробудно пил с моей матерью, а потом пытался воспитывать меня и мою мать, а еще через неделю к нам в квартиру пришел высокий холеный мужчина лет тридцати, одетый в кожаную куртку и яркие кроссовки. Мне он показался необыкновенно красивым, таким настоящим мужчиной, которых я видела только в кино или на картинках в журналах.
Он представился Степаном и брезгливо сел на табурет в нашей кухне, после чего дядя Миша сразу закрыл дверь на кухню поплотней так, чтобы мне не было слышно, о чем они говорят.
Да мне было это вовсе не интересно: я делала уроки, готовясь к контрольной по алгебре. Я училась уже в одиннадцатом классе и готовилась к выпускным экзаменам, поэтому дела до разговора очередного ухажера матери с непонятным блатным мужиком мне не было. Не