Мой папа – Дон Кихот. Екатерина Дорн

      – Эй, Галчонок, вылазь из-под кровати.

      «Три рюмки», – понимаю я. Это у меня от мамы – с первого взгляда безошибочно определять, сколько он выпил. И еще форма ногтей от мамы. А все остальное – его, папкино.

      – Пошли, что покажу.

      Если он веселый-превеселый – одна рюмка.

      Если лицо у него обмякло и размазалось – две.

      Если глаза косят и язык заплетается – три.

      Если про спецназ говорит – четыре, не меньше.

      А если что-то с грохотом падает в коридоре… Ох.

      – Пошли-пошли.

      Я не спешу. Нарочно прижимаюсь пузом к холодным деревянным доскам и отвожу глаза. Надо дать ему время встать на четвереньки и бессмысленно помотать головой, а потом опереться о стену и, наконец, подняться. Снова стать человеком.

      – Ну и капуша, – хихикает папа.

      Я выбираюсь. Мы двигаемся тихо, словно ниндзя. Шмыгаем вниз по лестнице мимо плачущей на кухне мамы, и спускаемся в подпол. Здесь темно, но папа дергает за шнурок, и лампочка под потолком начинает радостно раскачиваться из стороны в сторону и подмигивать нам. Люди, привет!

      – Ложись, – командует папа, опускаясь на деревянный пол. – Только тс-с-с…

      Я покорно ложусь. Прижимаюсь щекой к шершавым доскам и смотрю. По всему полу, сколько хватает глаз, тянутся тонкие серебристые линии, похожие на лунные дорожки. Узор настолько красивый, что сердце замирает.