Вниз по лестнице. Роман Шмыков

      Его мама

      17 октября 1998

      Сегодня мама опять попросила меня купить много овсяной каши и гречневой крупы. Я так давно не ел мяса, что уже тошнит от одного только вида этой гречки, постоянно застревающей в зубах. Мама в последнее время готовит только её. Сразу огромную порцию, в кастрюле литров на пятнадцать, занимающей сразу четыре конфорки нашей маленькой газовой плиты. Вчера она сильно разозлилась, когда я спросил про котлеты. Она кинула в меня книжкой, которую читала, сидя в её любимом кресле. Я давно стал замечать, что это кресло становится мало маме, в буквальном смысле. Её бока свешиваются с подлокотников кресла как тесто, а руки она кладёт на свой живот как на опору, держа в руках маленькую книжку с мягким переплётом. Она всегда что-то читает, если не готовит, и всегда что-то готовит, если не читает.

      Я пошёл в магазин со старой сумкой, в которой мама, когда была молодой, возила с ей мамой, моей уже умершей бабушкой, вещи на курорт. В детстве она там часто бывала, но со мной не ездила ни разу. Она говорила, что это просто море, много воды и не видно горизонта – не на что смотреть. Я мог только представлять, как очутился бы у бескрайних морских просторов. Продавщица сначала смеялась надо мной, когда я набивал доверху гречкой дорожную сумку. Она думала, что это такая шутка. Потом думала, что я запасаюсь перед трудным временем, о котором говорили, возможно, в новостях по телевизору, а она проморгала. Она перестала думать и об одном и о другом, когда узнала, чей я сын. Они были подругами, продавщица тётя Алина и моя мама, пока вторая не вышла замуж за моего папу. Я его не знал. Мама говорила, что он тот ещё у*бок.

      Я вернулся домой с пятнадцатью пакетами самой дешёвой гречи, и точно знал, что мой вечер будет занят её перебиранием. На кончиках пальцев обеих моих рук уже твёрдые мозоли, которые перестали кровоточить только на прошлой неделе. Я перебирал гречу и во рту ощущал её уже приевшийся вкус. Словно ешь ничто, пережёвывая что-то безвкусное, камнем падающее в желудок. У меня часто изжога от гречи, но мама меня не слушает, и говорит, чтобы я запил водой. Но мне от этого только хуже, и особенно по ночам меня мучают особенно сильные приступы изжоги. У меня выделяется столько горькой слюны, что набирается почти полный рот, от чего мне приходится часто ходить в туалет. Мама сказала, чтобы я перестал так часто мастурбировать, и мне было неловко не только убеждать её в обратном, но и вообще вступать в этот разговор. Обычно я опускаю глаза и ухожу в свою комнату, где пахнет гречей не так сильно, как обычно.

      Мама сидела в кресле и читала новый детективный роман. Она тратила на книги много денег. Относительно много от тех, что у нас вообще были. Я ещё не работал, так как мне всего четырнадцать, и даже в разносчики газет меня не взяли, сказав, что мне из-за моей худобы мне просто не хватит сил. А в других местах разворачивали почти на самом пороге, увидев, что моём лице буквально написано – несовершеннолетний. Меня это обижало, я готов был работать, но ничего поделать с этим не мог. Мы живём на мамино пособие по инвалидности. Мама никогда не говорила, что у неё за инвалидность, и мне оставалось только гадать об этом, покрываясь потом и боясь, что она прочитает мои мысли и наругает меня за то, что я вообще об этом думаю. Я накрываюсь одеялом и пытаюсь понять, почему мы живём именно так, как живём? В нашем старом деревянном доме за чертой города. Наши соседи все уже уехали, и на все улице остались дядя Вова с тётей Викой, и мы с мамой. Мы к ним не ходим, и они к нам тоже не ходят. Их сын закончил школу и уехал в большой город в институт. Мама запретила мне ходить в школу после пятого класса, сказав, что ей нужна моя забота. И я стал о ней заботиться. Кто, кроме меня? Тем более что в последнее время у мамы сильно болят ноги и ступни. Я делаю ей припарки, но это несильно помогает.

      Весь вечер я перебирал гречу и решался попросить у мамы сменить хотя бы одну крупу на другую. Она стояла ко мне спиной и варила в огромной кастрюле коричневую кашу, от которой у меня уже появляются рвотные позывы. Она всегда по дому ходила в её жёлтой ночнушке, достающей ей до колен. А из-за того, что на улицу она не выходит уже полгода, эта ночнушка стала её единственной и постоянной одеждой. Мама стала сильно набирать вес. Её живот раздулся и… грудь… обвисла. Ночнушка становится мала, и понемногу стала закрывать меньше. Она поднимается над коленями, и я вижу… больше…

      1

      – Бл*ть, ну и кринж1! – Федя читал вслух дневник, который он нашёл в старом заброшенном доме. Мы пошли туда, чтобы увидеть приведение, о котором говорил Дима, думая, что сможет нас напугать. Дважды. Да, в первый раз мы повелись и вздрогнули от своих же отражений в зеркале, стоявшем в подвале на стройке. Но не в этот раз, придурок.

      Дневник был пыльным, а страницы жёлтыми как внутренности яйца. Федя держал его кончиками пальцев, боясь полностью взять книзу за её липкую и грязную обложку. Коричневая, словно слепленная из глины, она была похожа на кожаную, но это бы было слишком для владельца дневника.

      – Как думаешь,