История в зеленых листьях. Светлана Нина
сязаемого тумана, бьющегося о гранит. После сбитой чешуи рвано замерзающей Невы и тёмно-серых раскатов новостроек вдали. После дымки, обхватывающей берега, обрывающейся в небытие. Так бы и просидела здесь весь день под отдалённый шёпот Тургенева…
– Приехала? – послышался звучный голос.
Мира нехотя подняла глаза. Ожидая увидеть сломленного неврастеника, она с удивлением обнаружила на нём румянец загара.
– Как видишь.
Он тяжело вздохнул.
– Зачем?
Мира молчала. Она не знала ответа.
– Ты поранилась.
Он опустился и воззрился на царапину, разрывающую её ногу на две неравнозначные части. Мирослава апатично наблюдала за ним. Однородный массив торса и крепких ладоней навёл её на толчок воспоминания, но видение быстро рассеялось. Когда-то этот человек, как и прочие, значил очень много и служил предметом для подпитывающих умозаключений, не обязательных к воплощению. А теперь удостаивался воспоминаний с непременным покалыванием, как от чего-то неприятного, досадного, что хотелось похоронить в памяти. Каждый ушедший человек был оторванной частью чего-то, без которой она беднела и вынуждена была брести дальше, на новые земли, в новые кабинеты.
– Поговорим? – с сомнением спросила Мира.
– Что же ты это не спросила по телефону?
– А ты бы ответил?
– Сомневаюсь.
– Ты же сюда от нас и сбежал.
Арсений молча продолжал сидеть на карачках. Как всегда, колкий даже без произнесённого. Не знала бы она его подноготной – вполне бы продолжала верить в изначальный его шлейф умиротворённого дядюшки, с которым, может, и желанно пересечение грани, но оно никогда не состоится.
– Ты слишком распоясалась.
– Не тебе меня сдерживать.
– А что если мне?
На Миру пахнуло кривой, как корни вековых деревьев, чужой жаждой подчинить, регламентировать. И ощущением смутной тревоги, исходящей от его процветающего тела.
– Знаешь, я в какой-то момент начал жалеть, что вытащил тебя из той реки.
Лицо Миры сокрушённо вытянулось. Но закостенелая привычка сворачиваться в скорлупу при обнаружении чьего-то безразличия в свою сторону возобладала и сейчас. Быть может, эта самая привычка и служила причиной охлаждения её отношений с теми, кто, казалось, сросся с ней. Сросся – и исчез. Она научилась принимать это как необратимость, но было ли это действительным законом?
2
– Ты за конкуренцией с ней сюда пришла, – заключил Арсений, когда они добрались до вершины холма и уставились на стыки домиков внизу.
Мира нахмурилась. Она уже так давно не утруждала себя быть милой, что даже допустила сожаление по девочке, которая когда-то красила глаза.
– Какого же ты мнения о себе… А хочешь правду? Да от жалости к тебе. Как бы ты не сбрендил тут без неё.
– Это придаёт тебе силы. Твоё упрямство и желание доказать всем, что ты лучшая, заставляет тебя делать даже то, что ты не хочешь. Из-за этого ты и карьеру делаешь – доказать бабушке, что ты не хуже двоюродной сестры. И чтобы сестре в нос это сунуть. И закричать, какая ты преуспевающая, что покупаешь дорогие кроссовки.
Мира спросила себя, почему порой так вклиниваются в боль головы фразы, которые бродили в подсознании, но только теперь дошли до цели через строптивость видения другого.
– Знаешь, гораздо хуже, если тебя вообще ничто не волнует, никому не хочется утереть нос.
– Для выскочки вроде тебя это ожидаемый ответ.
Реальность, отдающая многоголосием сожалений и молчания от страха быть непонятой, вновь завертелась перед Мирой. Реальность, пугающая своей чёткостью и яркостью. В противовес приятно припорошенному прошлому.
– За твоей напыщенностью – обыкновенная слабость и страх, – отозвалась Мира сниженной громкостью. – Но заложенность образа не даёт тебе хотя бы ослабить актёрскую игру.
Не влюблённый и друг, а жадный свидетель личности Арсений, чьё одобрение Мира алкала ещё недавно, недобро перевёл на неё за минуту до этого такой величавый взгляд.
– Дружба двух гордых женщин едва ли может длиться долго. Потому что одна обязательно ущемит вторую, а та этого не забудет. Что и произошло с вами. Так я и думал. Это только сперва накрапывались ваши нежности.
– У нас всё великолепно. А ты – оставленный ревнивец. Жалкий и никому не нужный.
– Не преувеличивай. Мне от вас обеих только одно было и нужно.
– Ты лжёшь. А вечерами, наверное, трясёшься от страха. Альфачи теряют всё с мужской привлекательностью и становятся выжатыми ничтожествами. А ты даже не альфач вовсе, просто прикидываешься.
Арсений захохотал. Но Мира хотела верить, что он тревожно закусил травинку, жестоко оторванную от земли.
Мира смотрела вниз со своим извечным отрешённым выражением. Удивительно, как это получалось у неё, невзирая на напыщенную болтливость и неудобство озвучивать