Откровения Екатерины Медичи. К. У. Гортнер
же я лично поговорю с королем и испрошу для тебя место на флоте.
А затем я отправилась спать, но даже под защитой стен и запертых дверей чувствовала, как мысли Козимо проникают в мой разум. В этом проникновении было нечто зловещее, опасное, но, Боже милосердный, какие возможности это сулило!
Я обеспечила Карло место на королевском флоте и велела Бираго тайно приобрести для Козимо дом на набережной Сены, с частной пристанью.
Мне было уже семнадцать, и я выдержала первое испытание из числа тех, что ожидали меня во Франции. Никто, кроме Бираго и Лукреции, не знал, что я тайно посещаю Козимо. Я пользовалась духами и притираниями, которые, по его уверениям, должны были привлечь ко мне мужа, а еще читала книги о травах, дабы научиться самой растирать лепестки и листья в пахучую кашицу, которую затем варила в ароматическом масле над жаровней.
Маргарита вызвалась быть моей помощницей. Часами мы с ней испытывали комковатые притирания и вонючие духи, держа окна распахнутыми, чтоб выветривать дым жаровни, и глаза наши слезились, когда мы бок о бок склонялись над тиглем. Невозможно сосчитать, сколько раз мы обжигались, ошпаривали лицо и горло. Получившейся смесью Маргарита обмазывала меня, а потом, когда снадобье начинало щипать кожу, бежала за мокрыми лоскутами, дабы стереть эту пакость, пока она не сожгла мне лицо. Маргарита не знала, что всякий раз при неудаче мне хотелось кричать от разочарования. Она держала меня за руки, когда кожа моя покрывалась волдырями, и я шепотом причитала, что опять-де придется всю неделю носить платье с высоким воротом. Затем она говорила: «Попробуем сызнова, только на сей раз добавим побольше лаванды». И мы вновь склонялись над тиглем.
Откуда мне было знать, что даже море настойки розовых лепестков не породит той любви, о которой я так страстно мечтала?
Миновала еще одна неделя напрасных усилий. На вечернем пиру я хранила угрюмое молчание, и плоеный воротник прикрывал свежий волдырь. Придворные веселились, и разудалый хохот звоном отдавался в моих ушах. Как я завидовала их самовлюбленности, нелепому соперничеству и тщеславным выходкам! Мне самой, как я тогда думала, нечего было и мечтать о покое и радости. Ах, скорее бы закончился пир, чтобы я могла удалиться к себе и там, в четырех стенах, наконец накричаться и выплакаться!
И тут в зале воцарилась тишина. Потом все стали перешептываться, склоняя головы друг к другу, слитный вздох сорвался с множества уст и стих. Я замерла.
Наверху лестницы, ведущей в зал, появился Генрих в броском, черном с серебром наряде. Я воззрилась на подвязки, которые обвивали его мускулистые бедра, затем взгляд мой, скользнув по гульфику, поднялся выше, к груди, на которой сверкала усыпанная драгоценными камнями брошь – полумесяц, соединенный с охотничьим луком.
Король и герцогиня как раз совершали обход зала. При виде сына Франциск остановился, на лице его отразилось неподдельное удивление – в кои-то веки Генрих был одет как подобало. Сердце мое гулко заколотилось; предчувствие беды охватило меня, словно