SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства. Кристофер Мур

      © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

      Часть I. Святая синева

      Я всегда себя чувствую путешественником, идущим куда-то, к какой-то цели. Если мне кажется, что цели такой на самом деле не существует, это, по-моему, вполне разумно и, скорее всего, так и есть.

      Что ж, я рисковал жизнью за свою работу, и она мне стоила половины рассудка…

      Прелюдия в синем

      Эта история про синий цвет. Она может виться и вилять, прятаться и врать, уводить вас по тропам любви, истории и вдохновенья, но она всегда будет про синее.

      Откуда вам знать, когда вы думаете синий – когда говорите синий, – что говорите вы про тот же синий, что и все прочие?

      Синего никак не уловишь.

      Синие – небо, море, глаз бога, хвост дьявола, рожденье, удушенье, плащ девы, мартышкина жопка. Синие бабочка, птичка, соленая шутка, самая грустная песня, самый яркий день.

      Синее – коварное, скользкое, вползает в комнату бочком, это верткий ловкач.

      Это история про синий цвет, и в ней, как в самой синеве, нет правды. Синь – красота, не истина. Синий – цвет глубоко хитрый.

      Даже глубокая синева мелковата.

      Синее – слава и власть, волна, частица, вибрация, отзвук, дух, страсть, воспоминанье, тщеславие, метафора, греза.

      Синее – это сравнение.

      Синь – она как женщина.

      Один. Пшеничное поле с воронами

      Овер, Франция, июль 1890 г.

      В тот день, когда Винсента Ван Гога должны были убить, на булыжной мостовой у той харчевни, где он только что пообедал, художник встретил цыганку.

      – Ну и шляпа, – сказала та.

      Винсент приостановился и скинул с плеча мольберт. Желтую соломенную шляпу сдвинул на затылок. Та и впрямь была велика.

      – Да, мадам, – ответил он. – Прикрывает мне глаза от солнца, когда работаю.

      Цыганка, старая и битая жизнью – однако моложе и целее, чем изображала, ибо никто и сантима не подаст свежей и небитой нищенке, – повела умбряным глазом по небесам над долиной Уазы, в которых над черепичными крышами Понтуаза кипели грозовые тучи, после чего плюнула художнику под ноги.

      – Нету никакого солнца, Голландец. Дождь будет.

      – Ну и от дождя так же прикроет. – Винсент разглядывал цыганкин платок – желтый, с вышитым кантом зеленых лоз. Шаль ее и юбки, всякая своего цвета, проливались драной радугой и тонули в пыли у ее ног. Может, надо ее написать. Как крестьянок Милле, только поярче. Пусть стоит на фоне поля.

      – Месье Венсан. – Теперь совсем юный голос. – Вам бы закончить картину до грозы.

      В дверях харчевни стояла дочь трактирщика Аделин Раву, в руках метла – но не мести ею, а гонять назойливых цыганок. Ей было тринадцать – светловолосая, когда-нибудь станет настоящей красоткой, пока же – достославная дурнушка, аж сердце щемит. Приехав сюда в мае, Винсент уже три раза писал ее портрет – и всякий раз она с ним заигрывала, неуклюже, грубо: как котенок с пряжей, пока не поймет, что коготками своими может поцарапать и до крови. Просто разминалась – если только бедные измученные художники с одним ухом вдруг не стали у юных девушек писком моды.

      Винсент улыбнулся, кивнул Аделин, снова взял треножник и холст и свернул за угол, подальше от реки. Цыганка не отставала, пока он ковылял вверх по склону меж садовых стен, к лесу и полям за деревней.

      – Простите, матушка, но у меня нет ни су лишнего, – сказал он цыганке.

      – Шляпа сгодится, – ответила та. – А ты возвращайся в комнату, от грозы подальше, и нарисуй какую-нибудь вазу с цветами.

      – А за шляпу я что получу? Судьбу мне предскажете?

      – Я не из этих цыганок, – ответила цыганка.

      – А позировать мне согласны за шляпу?

      – И не из таковских.

      Винсент приостановился у каменных ступеней, врезанных в склон.

      – Что же вы тогда за цыганка?

      – Я из тех, кому нужна большая желтая шляпа, – сказала цыганка. И загоготала, обнажив три своих зуба.

      Винсент улыбнулся: подумать только, кому-то понадобилась его вещь. Он снял шляпу и протянул старухе. Завтра на рынке другую себе купит. К последнему своему письму Тео приложил купюру в пятьдесят франков – от этих денег еще кое-что осталось. Винсент хотел… нет, ему нужно было написать эти грозовые тучи, пока они не сбросили свое бремя.

      Цыганка осмотрела шляпу, вытащила из соломы одинокий рыжий волос Винсента и спрятала куда-то себе в юбки. А шляпу нахлобучила прямо поверх платка и подбоченилась. Горб ее вдруг выправился.

      – Красиво, а? –