Корона Витовта. Сергей Сухоруков
опытом в подобных делах.
Прошлым утром Мари-Луиза отбыла в Дрезден за припасами, и это позволило ее мужу немного расслабиться. Чего скрывать: с каждым годом подобные пирушки случались все реже. Женщина не одобряла излишеств. Когда-то мнение жены не сильно его интересовало. Бравый ландскнехт, бесстрашный вояка и задира, в молодости он, бывало, даже бивал ее за дерзость да непослушание. Но по мере того, как он терял в сражениях части тела, а годы, наоборот, прибавлял, характер его постепенно смягчался. Пока к шестому десятку не стал совсем покладистым. И сейчас, по правде говоря, супруги своей Крейцер немного побаивался, хоть и любил по-прежнему сильно и ценил безмерно.
Сегодня Мари-Луиза должна была вернуться.
Максимилиан с усилием оторвал взгляд от бочонка. Пора было приниматься за работу. Трактирщик нащупал ступнями ног башмаки под столом, надел их и, кряхтя, встал с лавки, вытянувшись во весь длинный рост. Худой и костлявый, с морщинистой кожей и поредевшими седыми волосами на голове, он был похож на одряхлевшего Дон Кихота. И великий испанец, повстречай Крейцера сейчас, вполне мог бы использовать его наружность для описания своего героя в старости.
Из общей залы донеслись голоса. В «Сломанной пике» появились первые гости. Вслушавшись, Максимилиан разобрал французскую речь. Разговаривали трое мужчин. Крейцер удивился: откуда у него в трактире взялись сразу три француза?
Старый воин машинально погладил обрубок правой руки, которую потерял во Франции. Шесть лет на службе у Католической лиги не прошли даром, французский он понимал порядочно. И потому, еще немного послушав беседу, решил, что, пожалуй, ошибся. Никто из гостей французом не был. Все трое говорили с акцентом. Причем акцент каждого заметно отличался от двух других. Значит, все принадлежали к разным нациям. В те времена французский еще не успел стать языком дипломатии и международного общения, поэтому можно смело утверждать, что Максимилиан Крейцер стал свидетелем едва ли не первого в истории применения его в подобном качестве.
Крейцер выглянул в залу. Говорящие на французском мужчины сидели за столом прямо у входа. Двоих он видел впервые. Наметанный глаз трактирщика сразу же определил в одном из них господина, в другом – слугу. Оба чужеземцы. Третьего он знал. То был свой, саксонец. Некий Самуэль Краус – тщедушный и невысокий, с юркими, хитрыми глазками. Кто он был таков и чем зарабатывал на жизнь, толком никто не знал. Его видели то в обществе купцов, то, как шептали люди, в компании людей ненадежных и, прямо скажем, совсем разбойных.
Тот, который показался Крейцеру господином, отхлебнул вина, поданного трактирным слугой Гюнтером, и нетерпеливо спросил с явным польским акцентом:
– Сколько еще ждать?
Только акцент и выдавал в нем поляка. Было очевидно, что этот господин старался скрыть свою национальность. Иначе, зачем бы он сменил роскошный польский жупан на скромное немецкое платье? Чулки и башмаки на нем тоже были неброские, немецкие. Мужчина был еще