Сумасбродства. Вячеслав Иванович Смирнов
в просто пол, а ведь просилось «дам», было бы трудно из-за разнообразия одежд из тканей с невообразимыми заграничными названиями и цветов на них, шляпок и выбивающихся из-под них завитков локонов, чулок со стрелочками, стремительно несущими фантазии мужчин от пяток вверх. Теперь тех мужчин и женщин стало куда как меньше, а появилось другие мужчины в военной форме, мужчины славянской внешности в гражданских одеждах, тоже в широких штанинах с выглядывавшими из-под них головками сапог то с хромовым блеском, то с пасмурным блеском начищенной кирзы. Этот блеск наводили сидящие на перекрестках улиц чистильщики обуви. Они привлекали таких мужчин, играя двумя щетками, приветливо осклабясь в принужденной улыбке, раскачиваясь при этом из стороны в сторону подобно рекламному механическому часовщику – еврею с моноклем в витрине часовой мастерской рядом. Чистильщики покрикивали – Гуталины, вакса Vici, американские, немецкие трофейные, подходи! Недорого возьму! Выглядели они южанами, кавказцами. Но что-то в них сильно отличало от тех. Далеко позднее, побывав в столице Москве, я увидел таких же и узнал, что это караимы, хазары в древности, которые испокон чистят обувь в Москве и Ленинграде. Сами они из небольшой караимской общины в Крыму. Военный человек, по-советски стесняясь такой услуги, все же садился к чистильщику на двухэтажную деревянную тумбу, похожую на спортивный наградной пьедестал, но только для сапог. Занимал высший, почетный пьедестал, а чистильщик сидел приземленно на своей низкой табуретке. Он тряпкой обмахивал сапог от пыли, макал щетку в гуталин, обмазывал сапог и уже двумя щетками размазывал гуталин. Затем брал две полировочные щетки и сначала медленно, а потом все быстрее порхал по голенищу и головке. Заканчивал же бархатным полотенцем, растянутым в обеих руках, наводя блеск. Похоже, что чистильщик уставал, тяжело дышал, отирал нарукавником пот со лба и лица. Завершив с одним сапогом, откидывался от него, смотрел на свое произведение, щурился, слово от яркого солнца, и выдыхал: –Ах, как горит! Командиру нравится? Тогда беремся за второй. А сапоги действительно горели блеском и жаром. Военный привычным движением гашения и размазывания окурка, брошенного на тротуар хоть в Риге, хоть в Берлине, начинал вертеть по очереди сапоги на носках, выворачиваясь, стараясь увидеть пятку, чтобы оценить работу. Из дней победного мая до наших дожил анекдот. По улице Берлина шагает солдат, сморкается пальцами и растирает продукт носком сапога. За ним идет немка. Обгоняя солдата, говорит на ломаном русском: –О, русиш, культуриш! Солдат в ответ – А как же, бабка, – нас за это чихвостят. Потом совал руку в карман галифе, доставал затребованный рубль и лихо шлепал его на протянутую грязную ладонь чистильщика. –Жду вас, господин генерал, еще и еще! Повышенный в звании обласканный воин брал под козырек и уходил счастливый играющей от удовольствия походкой, гордо вскинув голову и поглядывая на встречных девушек – не зацепил ли он какое-нибудь сердце своими блестящими сапогами? Начищенные военные и гражданские лица в сапогах и гимнастерках без погон создавали новые или возвращали к жизни государственные службы, учреждения, больницы, школы, транспорт. Их стараниями уже в 1945–1946 годах открылись латышские и русские школы с изучением немецкого и английского. Школы заполнили сыновья и дочери военных и гражданских лиц, приехавших в Ригу и Латвию. Многие из них стали директорами заводов, проектных и учебных институтов, председателями колхозов и агрономами, вошли и возглавили правительство. Военные и отставники вселялись в квартиры в центре города. Высокие чины – квартиры хорошие, большие, оставленные немецкими офицерами и аборигенами, бежавшими с отступавшей немецкой армией.
В семье офицера–летчика подрастала дочь Нелочка. Свою куколку папа с мамой привели в школу, в которой она через десять лет получила аттестат зрелости из рук директора Антонины Павловны Морейн.
Вручение аттестата Нелочке
Можно улыбнуться словам «аттестат зрелости», придумали же когда-то название документу. Какой зрелости? Зрелости чего и для чего? Знает ли человек – созрел он, зрел ли он или еще недозрелый – зеленый и дозревает? Для школы, если оценки «удовлетворительно», наверно, зеленый. Если выше или совсем высокие – значит созрел. Самооценка выпускника и даже зеленого может быть выше школьной. Ее не удержать в себе, и она вырывается в некоторых высказываниях. В речах выпускников звучит:
––Буду поступать, поеду в Москву, во ВГИК, в МГУ, МАИ, буду врачом, инженером, летчиком. И весе буду, буду, буду. Редко, даже неслыханно.
––Пойду на завод.
Став специалистом, гордится своими разработками, изделиями. Научный сотрудник счастлив от первой публикации, потом – от защищенной диссертации. Расточник-карусельщик гордится микронной точностью обработки деталей. Те и другие дополняют свою жизнь спортом и новыми результатами. Все растут, зреют, дозревают, и в какой-то период жизни ваш давний знакомый, тоже живший устремлениями в будущее, начинает вставлять в свои высказывания другие фразы.
–– В наши годы, в нашем возрасте, ну что ты хочешь – ведь уже не восемнадцать. Вот теперь-то и выдать бы ему аттестат зрелости – созрел окончательно. Не имеет смысла предлагать ему тему беседы, которая была чуть ли не главной в юности, даже