Этюды и стихи моей мамы. «Мы жили не зря!». Алексей Ратушный
свое право на нормальное существование, если в тюремных условиях это существование может быть нормальным. Никто не накидывался на меня с кулаками. На вид девчонки были самыми нормальными, они занимали три лучших места, место у параши было пустым. И я его заняла. Однако уже через пару дней меня переселили на более удобное место, а к параше отселили девочку, лежавшую в правом углу от двери. Дело в том, что я успела многое рассказать – я знала наизусть массу стихов, почти полностью пьесу Э. Ростана «Сирано де Бержерак» в переводе В. Соловьева, сама немного писала. В свое время прочла много книг по истории театра – и все это было интересно девчонкам. Поэтому мне и предоставили более удобное место.
Хотя эти девочки были настоящими «воровайками» (они «бегали» по Москве, вытаскивали деньги из кошельков и карманов, то есть были так называемыми «щипачками»), вели они себя со мной нормально и даже не предлагали свои истертые кофточки сменять («махнуть») на мою, почти новенькую. Обычно это делалось так: подходит к тебе воровка в законе, небрежно берет двумя пальчиками тебя за кофту ли, юбку ли, одним словом – понравившуюся ей вещь, и небрежно говорит: «Махнем, что ли?» Тебе, безусловно, надо сразу же соглашаться. Это я видела впоследствии собственными глазами не однажды. Однако мне этого никто не предлагал. Просто эти люди уважали знание, а я в то время была, безусловно, «образованнее» их, хотя за плечами у меня было всего 7 классов да два курса техникума. Правда, еще шестимесячные курсы учителей и год театральной вечерней студии. Была такая в Москве на Красной Пресне. Располагалась в пустующем здании клуба – театра им. Ленина; руководила студией одна из выпускниц последнего выпуска К. С. Станиславского Лидия Павловна Новицкая. Но об этом в другой раз и не здесь.
Единственная привилегия – когда подавали пайки, – забирать себе горбушку. Причем они никогда не унижались до того, чтобы подходить к кормушке. Кормушка – это такое квадратное окошечко в двери, открывается со стороны коридора надзирателем, откидывается, и получается такой маленький прилавочек. На него и подают обед. Обычно обед получала девчонка, спавшая у параши, это была их «шестерка» («шестерка» – это как бы прислуга воров в законе). Но она хоть и последняя спица в колеснице, а перед фраерами фасон держит. Кормили малолеток лучше, чем взрослых. Утром давали сахар (один кусочек), хлебушек, кусочек селедочки и мутную жидкость – чай (правда, сейчас тюремный чай распространился и на общепит). Днем обед: баланда, хлебушек и пойло, называемое «кофе» (очень жиденький кофейный напиток). Тут следует пояснить, что такое баланда: это похлебка, сваренная из кильки, темно-зеленых листьев капусты и какой-нибудь простой крупы. На ужин – каша, хлеб и чай. Во время ужина мы «пекли пирожки»: намазывали кашу на хлеб и запивали чаем. Я и сейчас люблю так поужинать.
И в малолетках, и во взрослых камерах шел непрерывный мен: меняли хлеб, сахар на нитки (нитки получали либо