Дом и Океан. Анастасия Дмитриевна Салмина
бушующими внутри меня, будто стихия, которая владеет тобой безраздельно, как штормовое море – чем угодно, что попадает в его пучину. Да, многие выходят на улицу каждый день и совершенно спокойно преодолевают расстояния, но мое явление на глаза серому небу как обычно вызывает удивленные взгляды соседей, будто они увидели давно похороненного мертвеца, который спустя много лет как ни в чем не бывало вышел на улицу проветрить гнилые косточки.
Если двухцветные советские стены подъезда могут вызывать хоть какое-то ощущение утробного уюта – именно своей привычностью и тривиальностью, – то промозглость осенней улицы ничего, кроме отторжения и злости, не вызывает. Как же я ненавижу эту дорогу, уже много лет интуитивно ведущую вперед, что казалось, больше ненавидеть просто невозможно.
Но моя наивность не имеет границ.
Едва я успел накинуть капюшон на голову, чтобы укрыться от мелких назойливых капель и оттереть запотевшие очки, как моя нога с мерзким чавкающим звуком погрузилась в вязкую грязь. Я с раздражением отхожу назад и осознаю – мой двор пал жертвой планового ремонта каких-то труб, и коммунальщики превратили тропинку в месиво из грязи, которое, кроме всего прочего, возвышалось передо мной в виде преграждающего путь отвала. Я выдохнул и, стиснув зубы, развернулся, чтобы обойти дом. Голова кружилась, низкое давление и недосыпание превратили очертания лавочек, буроватых деревьев и стен дома в расплывшееся пятна, а запотевающие очки и вовсе мешали рассматривать унылые пейзажи. Впрочем, я и не рассматривал. Холод гнал меня вперед.
Вдруг, словно электрошок, меня заставил встрепенуться пронзительный крик над самим ухом:
– Какого хрена?! – ревел мужской голос.
– Ты при ребенке пьяный валяешься на полу, скотина! – визжал, как сирена, женский.
– Еще раз тронешь, я тебе башку оторву, сука! – отвечал мужской.
Словно проснувшись, я невольно повернулся на голос. А, эти окна. Здесь живет Аня, девочка из подъезда. Вернее, для меня она все еще русая девчонка, которая подбегала вплотную к окну на первом этаже поговорить с мамой, чтобы потом снова играть с нами на слегка проржавевшей детской площадке. Когда-то я был влюблен в нее наивной детской любовью, сейчас же только крики из окна напоминали мне об ее существовании.
Звук разбившейся на мелкие осколки тарелки напомнил мне разрыв снаряда. Я рванулся вперед, и, сам себя не ощущая, старался быстрее зайти за угол дома, и, оббежав спасительный торец, сделал невероятный, последний рывок в сторону своей цели. Но не тут-то было. Видимо, напуганный моей дерганой походкой пес выскочил наперерез и начал остервенело облаивать меня. Замершее сердце колотилось «беги, беги, беги», но я, сначала отшатнувшись, совладал с собой. Спокойно осмотрев крывшее меня отборным собачьим матом животное я прошипел:
– Хрен ли гавкаешь? Отвали.
Пес недоуменно забегал вокруг, а я пошел к цели. Вот она. С видом победителя я поднял на уровень плеч свой священный груз – здорово намокший пакет с мусором – и швырнул его в бак. Оставалось самое сложное – обратный путь. Пес смотрел на меня уже молча, но с неприязнью, визг Ани слышался даже здесь, а короткий путь к подъезду преграждала куча грязи, насмешливо громоздящаяся прямо передо мной. Я злобно выдохнул и пошел обратно, но назад оказалось идти проще – пес лишь раз гавкнул, чтобы потешить свое собачье самолюбие тем, что «прогнал» меня, Аня уже плакала, а сожитель пьяным голосом пытался ее успокоить, после чего, потоптавшись в луже, чтобы сбить с ботинок хоть немного грязи, я вернулся в уютное лоно двухцветных стен, серых ступенек и ароматной лифтовой кабины подъезда.
– Вить, чего так долго? Я же просто просила мусор выбросить.
Претензия матери возмутила меня, но тепло квартиры, сухость и желание скорее снять мокрые носки успокаивали. Я медленно проскользнул на кухню. Пахло вкусно.
– Там дождь, вообще-то. И двор разрыли.
– Уже неделю чинят что-то, или ты даже в окно не смотришь? Хотя да, о чем я спрашиваю…
В голосе матери звучала горечь, но время криков и нравоучений давно прошло – я вырос, она постарела, да и после того, как я начал неплохо зарабатывать на удаленной работе, исправно выделяя деньги в семейный бюджет, она сетовала лишь на мою асоциальность, да и то как-то устало.
– Витя, ты совсем нелюдимый стал, ты же симпатичный, неглупый, чего ни с кем не общаешься?
– Мам, прекращай.
– Да я просто…
– Я поем у себя в комнате, времени нет, мне правки прислали.
Стремительно схватив только что поставленную на стол тарелку, я скрылся за дверью своего маленького королевства, предварительно задвинув защелку. Правки я уже отправил, мне просто хотелось спрятаться.
Я бы назвал свое существование огромной луковицей. Кто-то мерит жизнь годами, кто-то достижениями, я же измеряю жизнь слоями, за которыми прячусь от мира. Межкомнатная дверь на защелке, входная дверь, ну, и мой собственный экран отрешенности от всего – под всеми этими слоями луковицы я хранил самое важное, что