Боги на сцене. Егор Андреевич Ильченко
кладет руку на солнечное сплетение. Очевидно, болит сердце. Хочу спросить о его самочувствии, но Собеседник, словно не услышав меня, продолжает рассказывать).
Случались и другие чудеса, и не только на спектаклях с Первым. Избранники неба, так называли самых титулованных актеров в N., которых на весь город было двенадцать. По одному на театр, за исключением Белого, в котором их было сразу двое. Двенадцать актеров-чудотворцев, достигших наивысшей точки творческого просветления, а в быту оставшихся обыкновенными людьми. Никто из них не был зазнайкой или пленником так называемой “звездной болезни”, которая нынче чуть ли не обязательный атрибут каждого выскочки, мелькающего в телеэкране.
Но вернемся к нашей истории. Безусловно, играть с этими полубогами на одной сцене было выше, чем просто честь. Мне же льстило и то, что Первый взял меня под свое покровительство. Что же касается Строгого, то, по-моему, он со свойственным ему скептицизмом не особо верил в мои таланты. Однако Первый дал ему понять – парня не трогать, толк из него будет. И началось.
5.
Прежде всего меня завалили книгами, причем такими, каких я в академии не только не видел, но и знать не знал об их существовании. Двадцатитомник по экспрессивному мироощущению, как вам такое? В наши дни звучит не просто наивно, но даже смешно. Сейчас над всеми процессами властвует логика, потому и кажется вам, что содержание книги с таким названием – это пустая трата времени, и я вас не виню. Вас таким уже сделали, слепили. Заточили в оковы современной модели мира, более ограниченной, чем предыдущая. Отныне всех учат думать, но не чувствовать, а с таким подходом и искусство приобретает совсем иной привкус.
Каждый день Первый поднимал меня в пять часов утра. После пробежки – шли в столовую. Ел Первый мало. Говорил вне сцены только по делу. Не пил и не курил (при том, что курил тогда каждый второй), постоянно напоминая мне, что эти привычки есть убийцы развития тех человеческих возможностей, которые он называл “внутренним искусством”.
Далее мы отправлялись в театр. Репетиции иногда продолжались и до полуночи, но обычно Строгий отпускал нас ближе к шести вечера. Конечно же, был и обеденный перерыв, но им почти никто никогда не пользовался. Кормила сцена. От актеров порой исходила настолько ощутимая сила, что ты и сам начинал вливаться в этот удивительный поток, пребывая в неописуемом блаженстве от происходящего.
После репетиций, если на дворе была еще не ночь, мы шли в центральную городскую библиотеку, где Первый посвящал меня в таинство поэзии. К слову, поэтов мы читали тех же, что и сейчас, за исключением десятка особенно гениальных. Их творения, что-то мне подсказывает, вы уже никогда не прочитаете.
(Неожиданно выпрямляется, начинает говорить с неким вызовом).
Вы, наверное, считаете, что я рассказываю слишком сумбурно? Возможно, так и есть, просто мне самому не терпится перейти к основным событиям. Поэтому я стараюсь коротко подвестись