Белая голубка и каменная баба (Ирина и Марья Годуновы). Елена Арсеньева
ц остановились перед тяжелой дубовой дверью, обитой железными скобами.
– Теперь идите, – сказал один из них.
Он был невысок, невиден, понур, но каждого его слова, каждого жеста слушались рабски. Неудивительно – то был русский царь, самодержец Борис Годунов. И хоть из-за событий последнего времени трон под ним не просто шатался, а даже ходуном ходил, но власти государь пока еще не утратил… Сопровождающие покорно повернулись и побрели обратно. Задержался один – юноша лет шестнадцати, такой же невысокий, темноволосый и темноглазый, как государь. Это был его сын Федор.
– Дозволь при тебе побыть, батюшка! – умоляюще пробормотал он.
– Нет, идите, все идите! – Борис Федорович досадливо махнул рукой, и даже в неверном свете единственного оставшегося в подземелье факела стало видно, как вздрагивает его поседевшая голова, как исхудала шея, торчащая из тяжелого, шитого драгоценностями ожерелья.
Федор покорно ушел.
Борис услышал, как проскребла по каменным плитам разбухшая, осевшая дверь, и почувствовал, что наконец-то остался один. С той минуты, как принял он на себя сан, редко удавалось побыть ему в одиночестве. Даже в своем спальном покое Борис всегда ощущал чей-то стерегущий, якобы почтительный взор.
Вот именно что «якобы»! Поднявшийся к трону из самых низов, отлично знающий, что русский двор в это Смутное время – сборище ядовитых пауков, посаженных в одну корчагу, Борис не верил никому и никогда. Ну разве что жене своей Марье доверял государь. Дочь Малюты Скуратова, рабски служившего Грозному, бывшего ему верным псом, Марья Григорьевна[1] унаследовала от батюшки черты такой же собачьей верности господину и повелителю. Борис Федорович был ее мужем, господином и повелителем, а стало быть, Марья Григорьевна готова была лизать его руки и оправдывать всякое его деяние.
Впрочем, Марья Григорьевна Годунова, при всей своей преданности мужу, была отнюдь не сахар и не мед. Таких, как она, в народе прозывают бой-баба и применяют к ним пословицу: «Где черт не сладит, туда бабу пошлет!» Сущий василиск, злобный огнь изрыгающий!
Подумав об огне, Борис Федорович опасливо оглядел факел, который держал в руке и с которого срывались клочья горящей соломы, пропитанной смолой. Здесь следовало быть поосторожней, ибо огню взять свое еще не время, подумал он. Потом сунул факел в светец на стене и дальше прошел в полумраке, который, впрочем, рассеивался с каждым шагом, пока не стало довольно светло. Оказалось, что свет исходит из стекляницы, укрепленной на макушке каменной бабы – точь-в-точь такой же, как те идолы, которым поганые язычники поклоняются в своих не менее поганых капищах. Правда, те, насколько знал Борис Федорович, не имеют на себе стекляниц-огненосиц. А эта… Но ведь баба не простая. В ней – последняя надежда на отмщение, которое задумали Годуновы своему злейшему, первейшему врагу.
Имя сего врага неведомо, однако он называет себя не кем иным, как царевичем Димитрием, сыном самого Ивана Грозного. И хоть вся Русь жила до последнего времени в убеждении, что 15 мая 1591 года в Угличе царевич сам нечаянно зарезался ножиком, играя в тычку, Самозванец уверяет в своих подметных грамотах, что покушались на него убийцы, годуновские подсылы, и не сомневались, что зарезали до смерти, однако ему чудом удалось спастись, скрыться в забвении, чтобы теперь явиться страшным призраком и сквитаться с Годуновым, который обманом воссел на русский трон.
Враг этот явился не сам-один. Он идет на челе войска польского, за ним мятется несметная толпа казацких полков, бесстрашных и беспощадных, против которых даже татары, подступавшие под московские стены несколько лет назад, кажутся малыми детьми. И уже почти не осталось надежды на милосердие Божье, кое помешает Самозванцу на днях взять Москву.
И тогда…
Если случится самое страшное… если Москва не устоит… если Самозванец воссядет на русский трон, а головы Годунова и его семьи полетят с плеч… рано или поздно эта каменная баба сумеет довершить дело, начатое, но не довершенное 15 мая 1591 года в Угличе. Стекляница на макушке идола всклень наполнена маслом, из коего поднимается фитиль. Как только догорит масло и стекляница лопнет от жара, огонь неминуемо попадет на рассыпанный внизу, у подножия статуи, порох.
Борис Федорович повозил сапогом по полу, почти с наслаждением ощущая, как перекатываются под ногой мелкие бусинки. Пороху здесь много, весь пол им усыпан. Да еще полусотня мешочков и бочонков стоит вдоль стен. А то и больше. Ох, как рванет, как взлетит на воздуси Кремль вместе с захватчиками!..
А ему, Борису Годунову, государю Борису Федоровичу, уже будет все равно. И семье его – тоже. Сыну – Федору, дочери – Ксении, жене – Марье Григорьевне. Можно не сомневаться, что Самозванец их всех под корень выведет.
Счастье, что Ирина, сестра, не дожила до сего дня. А впрочем, она, умирая, пророчила, что он непременно настанет. На ее пророчества, впрочем, Борис Федорович никакого внимания не обратил. А жена – та вообще высмеяла умирающую инокиню Александру (под этим именем была пострижена Ирина в Новодевичьем монастыре)…
Годунов задрал голову и, морщась от нестерпимого жара, посмотрел
Настоящее имя Малюты Скуратова – Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.