Дочери Эдварда Дарли Бойта. Дон Нигро

      (Свет падает на четырех девушек, в тех самых позах, в каких их запечатлел Сарджент. По ходу пьесы они не заморожены: могут двигать руками, смотреть друг на дружку, поворачиваться, если к кому-то обращаются, но не меняют исходного положения).

      МЭРИ-ЛУИЗА. Я носила красное и смотрела в свет, стояла на свету, ничего не боялась, но руки у меня за спиной. Я смотрела в свет, но у меня были секреты. Разумеется, больше всего секретов у Флоренс, но Джейн самая загадочная, никто не мог сказать, были у нее секреты или нет. У Джулии их точно не было.

      ДЖУЛИЯ. Я сидела на ковре с моей куклой, Ппол.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Я смотрела на художника и гадала, о чем он думал. Я была маленькой девочкой, которой до всего было дело. Обратите внимание на четкое разделение. Две старшие девочки, Флоренс и Джейн, брюнетки, и они жили в темноте. Тогда как мы с Джулией – блондинки, и жили на свету. Вам известно, что эти две огромные вазы пережили шестнадцать океанских вояжей между Парижем и Бостоном? И ни разу не мучились морской болезнью.

      ДЖУЛИЯ. Я мучилась. Меня вытошнило на официанта. Он улыбнулся и шепотом выругался на итальянском, но я, разумеется, знала итальянский, даже такой маленькой девочкой, поэтому без задержки и весело ответила ему, тем самым перепугав до смерти. Мне он понравился. Если чья-то рвота попадает на кого-либо, между этими людьми возникает взаимосвязь, или вы так не думаете?

      МЭРИ-ЛУИЗА. Самое худшее в том, что мы уже умерли.

      ДЖУЛИЯ. Кто умер? Я не умерла.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Боюсь, умерла, Джулия. Как и мы. Мы должны умереть. Нас нарисовали, потом мы выросли, прожили отведенный нам срок, да только картина стала нашей западней, мы не знаем, что произошло с нами, в наших реальных жизнях, но нарисовали нас так давно, что мы просто должны все умереть, пусть и не узнаем, когда именно это произошло.

      ДЖУЛИЯ. Думаю, это глупо. Я не умерла, я в это не верю, я здесь, с моей куклой Ппол.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Я провожу много времени, размышляя о нашей судьбе. Смотрю в темноту и размышляю. Я уверена, у Флоренс была трагическая жизнь.

      ДЖУЛИЯ. Флоренс ненормальная.

      МЭРИ-ЛУИЗА. А ты невоспитанная, Джулия.

      ДЖУЛИЯ. Мне можно быть невоспитанной. Я – дите малое. Могу делать все, что хочу. Я рожу семьдесят восемь детей и стану королевой-матерью Швейцарии.

      МЭРИ-ЛУИЗА. А вот с собой я определиться не могу. Не знаю, почему я в этой западне. В этой картине. Все равно, что в чистилище.

      ФЛОРЕНС. Склад ненужных вещей. Больше похоже на склад.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Думаешь, у тебя была трагическая жизнь, Флоренс?

      ФЛОРЕНС. Не было у меня никакой жизни. Я никуда отсюда не уходила.

      МЭРИ-ЛУИЗА. И тем не менее, я чувствую свою жизнь. Я живу. Жила. Во времени. В прошлом, настоящем, будущем, и в фантазиях. В застывшем времени этой картины. Все вроде бы одновременно, но нет у нас возможности видеть все сразу или мы вспомним, что когда-то были богом, или чем-то не менее ужасным, поэтому нам приходится ощущать все фрагментами, и это мой фрагмент времени, как и ваш.

      ДЖУЛИЯ. Мне надо в туалет.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Я знаю, что тебе надо в туалет.

      ДЖУЛИЯ. Но мне надо прямо сейчас.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Я знаю, Джулия, тебе уже сто лет надо пойти в туалет, так тебя нарисовали, желание пойти в туалет останется с тобой навсегда, как Флоренс будет выглядеть странной у этой большущей вазы, а Джейн – выглядывать из темноты, будто она что-то знает. Ты что-то знаешь, Джейни?

      ДЖЕЙН. Я выглядываю из темноты.

      МЭРИ-ЛУИЗА. Мы это видим.

      ДЖЕЙН. И я что-то знаю.