Аморалис. Джулия Эйлер
небесной канцелярии спросили, что я хочу взять с собой из человеческой жизни, я попросил сны, гараж и кофе. В итоге после каждого семнадцатого пассажира я мог поспать. Чёрт бы их побрал с их чёрным юмором. Кофе, благо, разрешили хоть круглосуточно – и на том спасибо! Зато гараж, цитирую: «Не больше семнадцати часов в месяц, милсдарь. Неиспользованные сгорают! Следующий!» – и всё это противным пискляво-гнусавым голоском.
Фу.
Так почему же они все-таки привязались к числу семнадцать? Потому что раньше это была моя любимая цифра. А потом, гребаного семнадцатого числа я вынес башкой стекло и протаранил бетонный столб. Всему виной драный поворот, в который на ста пятидесяти зайти невозможно, даже для меня. Хотя теперь могу, ага! Судьба та ещё сука, правда?
Я всегда хотел умереть молодым. Типо – красивый, сильный, ни забот, ни хлопот. Но, как говорится: «Когда ты летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной – ты уже летишь с моста». Так что, кем бы ты ни был, бойся своих желаний – эти мрази сбываются.
Теперь, спустя семнадцать (да, снова!) лет после смерти, я, наконец, смирился и перестал жалеть себя. А что? Мне нравится моя работа! Езди себе, разговаривай с людьми, слушай разные истории и подвози к нужным воротам. За эти годы я стал настоящим психологом человеческих душ. Фу! Как пафосно!
Зато мне везло. Редко попадался такой случай, как «половинки», или как я сам – «ни рыба, ни мясо». Да, кстати, это обидно было! Оказалось, меня привлекли на эту должность только потому что я чистенький. Ни плохого, ни хорошего. Лох, короче.
И наверное, так бы продолжалось вечность, если бы в один прекрасный день в мою машину не села маленькая девочка с ободранными коленками и пучком на голове. Дей. Мой первый мертвый ребенок.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Hic et nunc
Здесь и сейчас
Переключаю передачу, кидаю сцепление, выкручиваю руля и бааамс! Входя в поворот, я резко давлю на газ, одновременно поглядывая в зеркало. Подмигнул себе. Красавчик. Знаю! Подмурлыкнул какой-то русской песне, звучавшей по радио: “Твои тату на голом теле, всех заводит, что происходит…”. Да, я коренной англичанин, но тем не менее, знаю русский язык. Еще один плюс этой работы. Оно и понятно, я ведь обязан разговаривать с каждым пассажиром! А то, что я рукастый и починил давно сдохшую магнитолу… Так мы об этом никому не скажем, верно?
Поправил манжеты рубашки и слегка повернул зеркало. На заднем сидении, скукожившись от страха, сидела сухонькая старушка в цветастой косынке, старом, но добротном платье по щиколотку, неприметного серого цвета и новеньких белых сандалиях. Возраст её я, как ни старался, понять не смог. Она то качала головой в такт музыке, то недовольно поджимала губы. Я почти видел, как у нее в голове проносится: “Ну что за непотребство?!”
– Роза Викторовна, вы как там? – почти сочувственно спросил я. Но музыку выключать совершенно не собирался. В некомфортной обстановке куда проще увидеть истинное лицо. К тому же, когда человек говорит правду, никакая, даже самая отвратительная музыка его не отвлечет. Так-то.
– Ничего, сынок, ничего. Нормально я! Ты сам-то, главное, не расшибись! И это, Роза я. Не надо отчествов всяких, и так пойдёт, – миролюбиво заметила старушка, заметно трясясь. Я ясно видел, что ей страшно, но виду она так и не подала.
"Это достойно уважения!" – я мысленно присвистнул, отпустил газ и поехал на положенной скорости. И музыку чуть потише сделал.
– Скажите, Роза, вы понимаете, почему сели в эту машину? – как бы невзначай поинтересовался я.
– Так померла ж я, сынок! – удивилась бабуля моему вопросу. От нее волнами исходила тоска, ядом проникая мне под кожу. – У нас в селе таких крутых машин отродясь не водилось. Да и похороны я свои помню. И сандалики вот, белые, опять же.
– Тогда, Розочка Викторовна, рассказывайте: как вы докатились до такой жизни… А точнее, смерти? – хмыкнув, спросил я, поглядывая в зеркало заднего вида. Да, от её смертной тоски меня может спасти только стеб и сарказм. А бабуля, похоже, не знала, куда себя деть. Смотрела куда-то мне в затылок и безудержно краснела. Тоска сменилась приторно-сладким ароматом унижения и чего-то еще, что я пока не сумел осознать.
"Весело катилась, походу" – мысленно хохотнул я.
– Как-как? Молча! – отрезала бабуля, внезапно разозлившись. Браво, блин! Такой хоровод эмоций! Я прям балдею! Серьезно, постойте, я следить не успеваю! Резкий аромат враждебности сменился скорбью, неожиданно пахнущей золой. Похоже, до этого я не чувствовал этой эмоции… Очень интересно!
Я вновь вернулся взглядом к старушке и обомлел – вполне себе бодренькая, она буквально на глазах осунулась и постарела до состояния мертвеца. Сейчас именно старушка… Даже запах почувствовался. Запах старости и… Безысходности.
Ну, знаете, когда заходишь в старую хибару, и первых пару минут не можешь дышать – кажется, что ты и сам мгновенно стареешь на энное количество лет. В нос ударяет запах плесени, нестиранных вещей и… Заброшенности.
Лицо испещрено морщинами, и каждая будто говорит