.
с собой у огня и прошу двух малышек оставить нас одних. Они мгновенно исчезают.
– Дело, – говорю я ему, – будет недолгим, если вы моего пола, а если вы – противоположного, то будет зависеть от вас – провести ли эту ночь со мной. Я дам вам завтра утром сто цехинов, и мы отправимся вместе.
– Вы отправитесь один и вы проявите великодушие, извинив мою слабость, что я не могу сдержать свое слово. Я кастрат, и я не могу заставить себя ни показать вам мой позор, ни подвергнуть себя ужасным последствиям, которые может иметь это разоблачение.
– Их не будет, поскольку, как только я увижу или потрогаю это, я попрошу вас идти спать в вашу комнату, и мы отправимся завтра вполне спокойно, и между нами не возникнет никаких вопросов.
– Нет, это решено: я не могу удовлетворить ваше любопытство.
Эти слова вывели меня из терпения, но я овладел собой и попытался нежно проникнуть рукой туда, где должен был выяснить свою правоту или ошибку; но он своей рукой воспрепятствовал моему намерению.
– Уберите же эту руку, дорогой Беллино.
– Нет, категорически нет, потому что вы в состоянии, которое меня пугает. Я это знаю и никогда не соглашусь на эти ужасы. Я пойду и направлю вам своих сестер.
Я удерживаю его, я делаю вид, что успокоился; но внезапно, застав его врасплох, протягиваю руку в низ его спины, и моя быстрая рука проясняет на этом пути то, что не было прикрыто его руками, то, что он называл своим позором. В этот момент я понял, вопреки его стараниям, что это мужчина. Удивленный, раздосадованный, оскорбленный, испытывая отвращение, я выпустил его. Я увидел, что Беллино действительно мужчина, но мужчина, достойный презрения, как из-за своего уродства, так и из-за того позорного спокойствия, с которым я мгновенно стал его воспринимать; я с очевидностью увидел признаки его бесчувственности.
Мгновение спустя я увидел его сестер, которых я попросил уйти, потому что ощущал потребность во сне. Беллино должен был отправиться со мной, но он больше не интересовал меня. Я закрыл свою дверь и лег, однако был очень недоволен, потому что то, что я увидел, должно было меня разочаровать, но я не чувствовал себя таковым. Но чего же мне, в конце концов, хотелось? Увы! Я думал над этим и не находил ответа.
Утром, хорошо позавтракав, я уехал с ним и с сердцем, истерзанным слезами его сестер и его матери, бормочущей молитвы, с четками в руке, повторяющей «Dio procédera»[3].
Вера в божественное Провидение для большинства тех, кто занят в области, защищенной законами или религией, не является ни абсурдом, ни фикцией, ни следствием лицемерия; она существует, она реальна и, такая, какая она есть, благочестива, поскольку ее истоки превосходны. Каковы бы ни были ее пути, все, что происходит – суть Провидение, и те, кто ему поклоняется, независимо ни от чего, – здравомыслящие люди, хотя и подверженные заблуждению.
Pulchra Laverna Da mihi fallere; da justo, sanctoque videri; Noctem peccatis, et fraudibus objice nubem[4].
Так говорили своей латинской богине римские воры времен Горация, которые, как
Бог в помощь
Прекрасная Лаверна, позволь мне обманывать, казаться праведным и святым, прикрой тьмой мои грехи и облаком мои обманы…