Жизнь огня. Максим Воробьев
от по устройству временного пристанища она обратилась к соседке:
– Ты далеко ли едешь?
Получив утвердительный ответ, она начала свой монолог, изредка перебиваемый проходящими мимо людьми.
– Вот еду с Крыма к внуку на свадьбу. Сама-то я русская, кацапка. С Воронежа.
Как в Крыму очутилась? Ну, на этот вопрос надо ответить обстоятельно. Мне-то всего три года было, когда мои родители с Воронежа на Донбасс переехали. Там голод был. Жили в бараке – две койки на семью. Хоть сколь человек – все одно – две койки. Если семеро детишек – поперек клади. Ну, нас-то всего четверо было. Отец с матерью, да я с сестрой. Сестре пять, мне три, годочков.
Отец на шахте работал. Где-то с год поработал. Там им молоко давали. Попил холодного молока, да и заболел. Сегодня попил – завтра в больницу отвезли, послезавтра – хоронить. Крупозное воспаление легких. Остались мы с матерью втроем, а она тогда большая ходила, брата нашего ждала. Отец-то рассказывал, сон ему приснился нехороший: курица под кроватью кудахчет. Думал, мать не разродится; свою мать на подмогу вызвал. А получилось – самому…
А его мать-то по нём сильно убивалась, 32 года-то всего прожил. Потом уж моя мать брата нашего родила, и ее домой отправила. А она все карточку вынет, где ее сын, да мы с матерью, и все слезами заливается. Через это и померла скоро. Шибко за сына и его семью переживала. А я с восьми лет уже семью кормила.
Рано, часов в пять, иду по карточкам хлеб получать. Стою. Потом напишут на плече номер тысяча восемьсот десять, например. Иду учиться. После школы прихожу – уже пятисотая. Вот так и жили. Мать на работе, ей некогда в очереди стоять. Лет с двенадцати стали и на работы привлекать.
Война началась. Мать нам деньги дала, говорит:
– Бегите по всем магазинам, покупайте мыло и спички, потом менять будем.
Немцы пришли, у них и выменивали на хлеб. Они-то не трогали, вроде как брезговали, а мадьяры – те отымали все. По домам ходили, у кого что есть – все гребли. Придет, бывало, мать вся в слезах: «Ничего я детки покушать не принесла, все отобрали».
Немцев красные прогнали. Стали нас привлекать к работе и ничего не платили, только палочки ставили. В сорок шестом голод был. Мать тачку взяла, и поехали мы с ней в Воронеж, к своим. Брат на тачке сидит, а мы его везем по очереди.
В Воронеже тоже голод. Помыкались там, да так обратно на Донбасс и подались. В сорок седьмом сестричку забрали на работы. Разнарядка пришла – два человека с района.
А у нас заступы не было никого. Пальцем показали на сестру, да еще на одну девушку, и их забрали. Потом я поехала на работу к сестре устраиваться. Ходила, ходила, говорят: «Вот только вчера взяли человека на место». Наконец устроилась в СМУ 2, там работала.
Начальники все боялись, что им за меня попадет, годков-то моих маловато для такой работы. А работа тяжелая была! Ломиком, вдвоем, например, шпалы из-под рельс доставали. Поработала я так с годик, тут приходит письмо от матери: «Приезжай», – пишет. И я снова на Донбасс поехала. Там нам уже общежитие дали – в одном коридоре много комнат.
А тут приехали вербовать на переселение в Крым. Ну, мы и поехали… Там нам сразу домик дали и 1200 рублей подъемных. Мы на них корову купили, она двести рублей стоила. Пошла я работать на хлопок. Передовичкой стала – больше всех хлопка собирала.
Корреспонденты приехали, спрашивают:
– Сколько хлопка собираете?
– Сколько Бог даст, – отвечаю.
А и почем я знаю сколько? Я же его не взвешивала, работаю себе и работаю.
В Москву даже, на выставку, ездила. Потом хлопок сажать перестали, стала старшей свинаркой.
Потом виноград подвязывать стала. Тридцать три года на винограднике отработала. Сыновья мне помогали. Хотели не хотели – надо было. Дед мой, он в городе работал, а я – в колхозе.
С дедом мы уже пятьдесят три года живем. Слава Богу! Никогда не думала, что с такой жизнью до этаких лет доживу и внуков увижу, и правнуков…
Подошел мужик лет пятидесяти, с простым, словно вытесанным из дерева, вытянутым лицом и таким же подбородком, как у старухи:
– Ну, как ты тут, Мама? – спросил он с плохо скрытой нежностью, – не обижают?
– Ой, совсем меня разобидели, видишь, сижу, слезы утираю, – грубовато ответила попутчица. Тот постоял в нерешительности.
– Ну, иди, иди к себе.
Мой меньшенький… Они там разговаривают, выпивают немного, а я только кефир пью. Другого мне и не надо. Мешать им только там буду. Старая стала, больная.
Сейчас ослабела. Раньше было мешок – семьдесят килограмм – на плечо возьму и айда! А сейчас и двадцать кэгэ тяжело.
Жизнь прожили – и слава Богу!
Она замолчала и стала готовиться ко сну.
Поезд, плавно покачиваясь, вез нас через ночь к завтрашнему утру.
Важный гость
Веселье было в разгаре. Загородный санаторий, заказанный для мероприятия, блистал огнями фонарей, гирлянд и то и дело освещался