Всерьез и в шутку. Галина Болтрамун

      Направленья традиций, новаций

      Бередит потаенный маршрут,

      Он нигде не желает назваться,

      Фигурируя тут как не тут.

      Сивый миф геологию учит

      Копать глубже всяческих недр:

      Полней запредельная участь,

      Чем земной испаримый резерв.

      Индустрия для нужд обиходных

      Берет у природы сырье,

      А природа и в кланах, и в клонах

      Возьмет непреклонно свое.

      В узине, что зовется оседлость,

      Года сплющат каждый хребет,

      Увеличивая повсеместность,

      Где нас положительно нет.

      Гибло в свете таких полаганий

      Коченеют завет и статут.

      Божью искру в земном балагане

      Исповедует изгнанный шут.

      Тени, смело отставшие от категорий Олимпа,

      скатились в шумливое царство зеленых понятий,

      где жмых, потайные шипы, откровенная липа

      знают, как быть; где догадки готовы поклясться.

      Олимп чудотворно врачует свои аксиомы,

      если их надорвут, уходя, сумасбродные тени,

      что в сфере низинных реалий сгущают фантомы,

      режут вкось по живому банально избитые темы.

      Однажды, раздернув сплетения мглы, беспримерно

      снизошло Олимпийского света блаженное эхо

      и, ударившись об умозренье слепого Гомера,

      разлетелось к оплотам веков гомерическим смехом.

      Часовые стоят в авангарде,

      Мутный ноготь скользит по карте,

      Застывает на белом пятне.

      Оно ниоткуда берется,

      Едва различимо смеется,

      Когда стойкость лежит на войне,

      А тактику всякой задачи

      Понимают не так, а иначе

      И жизнь отдают за так —

      Цели, цензы и ценности лживы…

      Брезжат сущие альтернативы

      Тем, кто в сути Земле не земляк.

      Заступает за крайности сверхчеловек,

      Его тень, не рискуя, давно оторвалась,

      А все постулаты из альф и омег

      Помалкивают, в обстановке теряясь.

      Разрываются формулы личных блокад —

      И бегут в капилляры запретные токи

      И что-то еще – напролет, невпопад,

      Задев намагниченной мысли отеки.

      Воздух, с лазурной подсветкою, чист,

      Не заражён всенародным дыханьем;

      В отдаленье играет эфирный флейтист —

      Не ангел, не демон, а царь ликований.

      Обманчив за гранью рутины финал —

      Доходишь до точки, а там запятая.

      Субъект, что в себе человека попрал,

      Меж валентностями новизны западает,

      Всё выбирая на риск свой и страх,

      А всего ничего по шкале Абсолюта;

      Для жизни, висящей на хрупких костях,

      Лишь костоеда снисходит оттуда.

      Деформирует цифры обратный отсчет,

      С ними еще как-то нужно считаться;

      Тот, кто стал хомо сапиенс наоборот,

      Пока не лишился проклятой матчасти.

      Не дается единственно верный прием

      В хаосе рвенья и манипуляций,

      Отзвучавшие в косности amen и om

      Теперь ни на чем не умеют сказаться.

      Сам Заратустра не так говорил,

      Как следовало б. Его темный кумир —

      Белокурая бестия в вечность влюбилась

      И вены рвала… Или с жиру бесилась

      И на щит поднимала трансжир.

      Информацию о сердцеедах

      принимает не к сведенью донор,

      а всегда близко к сердцу берет.

      Третьим миром помазанный Рерих

      для расцвета своих гармоний

      на «Алгебре» правил штрихкод.

      Вера блуждающих миссий

      потеряла свои постулаты

      и горою стоит ни за что.

      С корабля убежавшие крысы,

      в пароходстве