АННА БЕРЕЗОВСКАЯ. МОИ ЦВЕТНЫЕ ПТИЦЫ. Беседовала Ирина Кравченко
а ходить по художественным салонам, где на меня, юную, смотрели с некоторым удивлением. Чувствуя это, на вопрос о возрасте отвечала: «Восемнадцать». Наконец пришла в галерею «Новый век» на Петровке. Когда назвала сумму, которую хотела бы получить за свои работы, галерейщики засомневались: «Знаешь, деточка, у нас по таким ценам выставляют произведения заслуженные художники… – но картины взяли: – Ладно, давай попробуем». …В семье я первая, кто начал рисовать. Мама – стюардесса, но в юности, как ее родственники, работала на ткацкой фабрике и училась в вечерней школе. Так получилось. Моим будущим маме и папе было пятнадцать и восемнадцать, когда они узнали, что станут родителями. Сами еще дети, какой тут ребенок? Отправились к врачу, но пока сидели в очереди, случайно прочитали на стенде стихотворение, заканчивавшееся такими строчками: «Ведь точно он, никто другой, а этот, чья жизнь теперь на ниточке висит, окажется ученым иль поэтом, и целый мир о нем заговорит» *.
* Автор И. Быченкова.
Тут судьба «поэта» и решилась. Вскоре после моего появления на свет родители расстались. Жила я с мамой, ее дядей и прабабушкой Аней, в честь которой меня и назвали. Мировая женщина: медсестрой прошла войну, была ранена, вырастила детей, внуков и правнуков – всю семью нашу поднимала. У папы и бабушки с дедушкой я бывала каждый день, благо их дом находился напротив, лишь поляну перебежать. Все меня любили, все мной понемногу занимались. Этажом выше жили родственники, весь подъезд дружил и ходил друг к другу в гости. Выскочишь во двор – друзья, песочница, качели, голуби, стук домино по деревянному столу… Тесный мир близких людей. Дома я почти все время проводила с карандашом или кисточкой в руке, склонившись над листом бумаги. Изрисовывала целые стопки: лет до четырех – красочными абстракциями, позднее стали появляться сюжетные картинки. Бабушка с дедушкой, папины родители, покупали мне книги по искусству, однажды подарили альбом Херлуфа Бидструпа (был такой известный датский карикатурист), я взялась копировать его работы и сама стала рисовать что-то вроде комиксов. Потом принялась создавать свои фантастические миры – реальность всегда была мне скучна. «Анюта у нас художник!» – восхищались взрослые. Думали в кого и решили, что, наверное, в папиного отца: дедушка, ученый, постоянно корпел то над диссертацией, то над чертежами. И порисовывал что-то, вероятно, имевшее отношение к физике, химии или математике, которыми занимался. Но родственникам важно было установить причинно-следственную связь: уж слишком необычным казалось им мое увлечение. Конечно, я не только проводила время за рисованием – и с ребятами бегала во дворе, но рано почувствовала, что никем, кроме как художником, быть не хочу. Однажды меня маленькой взяли на фабрику, где работала мама, да и половина нашего города Яхромы там трудилась. Помню, выходим из дома ранним зимним утром, на улице темно, холодно, хочется спать… Во тьме светятся окна – люди встают, чтобы тоже, наверное, идти на работу. Став школьницей, думала: как же так – сейчас хожу на занятия по темноте и холоду, а когда вырасту, буду ходить на фабрику – и опять темно, зябко, ядреный свет из окон?.. – В школе вы себя как ощущали? – Смешно, но в младших классах я, с моей-то фантазией, воспринимала это большое, мрачноватое, еще довоенной постройки здание словно сошедшим с иллюстрации к сказке Шарля Перро. Помню, в туалет надо было спускаться по лестнице в подвал, и я каждый раз, идя туда, представляла себя кем-то вроде Мальчика-с-пальчика. Многие школьные порядки тогда, в начале девяностых, оставались еще советскими, например считалось, что ребенок должен быть скромным и покорным. Если бы сейчас вернуться в то время, я задавала бы вопросы, спорила, отстаивала свое мнение!.. Первый класс совпал с переездом в новую квартиру, и мы с мамой, отчимом и младшей сестрой стали жить отдельно. Оказавшись без бабушек, без уютного мира своего детства, я ощутила себя так, будто меня выбросили из лодки в холодную воду. Мама, тоже оставшись без привычной поддержки старших, растерялась, в то время она была ко мне строга. Ей трудно было одной управляться по дому, я помогала, но без всякого желания: рвалась к бумаге и краскам! И все сильнее стремилась в тот придуманный мир, где чувствовала себя своей. Фантазия у меня бурной. Уже взрослой на одной из картин написала белых птиц, влетающих в распахнутое окно, а в комнате сидит девушка, которая их раскрашивает, и вылетают они в другое окно уже цветными. На уроках тоже рисовала, например карикатуры на одноклассников. Ребята веселились, однажды из-за этих карикатур маму вызвали в школу и рассказали, чем я занимаюсь на уроках математики. Но кончилось все тем, что учительница и мама сами посмеялись. Каждый раз, едва звенел звонок с последнего урока, голова у меня моментально переключалась, и всю дорогу из школы я думала, что же сейчас буду рисовать или лепить. Уносилась куда-то мечтами и несколько раз, придя домой, обнаруживала, что портфеля нет – забыла в школе, приходилось бежать за ним обратно. Когда мама, верная своей мечте, выучилась на стюардессу и стала часто отсутствовать дома, я оказалась предоставлена самой себе. Радостно махнула на учебу рукой, зато много рисовала и ездила в художественную школу в соседний Дмитров. Правда взрослые насторожились – пока я была маленькой, восхищались тем, что ребенок рисует, и всячески поддерживали, а тут начали понемногу возмущаться: мол, столько времени тратит на какое-то рисование, не пора ли подумать