Деньги – это самое… самое… (Софья Блюфштейн, Россия). Елена Арсеньева
ее имя которой…
А имя ее было совсем даже убого – Шейндля-Сура. Совершенно в духе убогонького местечка Повонзки Варшавского уезда, где родилась она на свет в семье здешнего барыги (то есть скупщика краденого) Лейбы Соломониака. Ничего удивительного в папенькиной профессии, впрочем, не было: здесь все промышляли краденым, давали в долг, драли три шкуры, грабили кого ни попадя, ну а сестра Шейндли Фейга была такой воровкой, что, чудилось, чужое добро само прилипало к ее рукам. Шейндля другой жизни просто не знала, так и думала, что все люди делятся на тех, кто ворует, и тех, у кого воруют. По сути дела, так оно и есть. Умом она не была обделена, ну и, само собой, решила, что лучше не отягощать себя излишними добродетелями, а сразу пойти по той дорожке, которую уготовила для нее судьба: примкнуть к тем, кто грабит. В облапошенных числиться не хотелось, лучше облапошивать самой.
У своих красть считалось не только зазорным, но и опасным: покрепче люди водились в Повонзках, могли и пришить зарвавшуюся девчонку. Для начала нужно было обрести подобающую опору в жизни. Шейндля отлично знала силу своего хорошенького личика и большущих глаз. Еще сестрица Фейга не раз говорила: «Да ты просто рождена для того, чтобы головы мужчинам кружить!» Первой головой, которую вскружила Шейндля, была голова самого состоятельного мужчины в Повонзках: почтенного бакалейщика Исаака Розенбада, за которого в 1864 году восемнадцатилетняя Шейндля вышла замуж. В придачу к бакалейной торговле Розенбад промышлял также скупкой краденого (ну правда, некуда было деться в Повонзках от сей «профессии»!), но держал это в секрете.
Избавившись таким образом от отца, который пытался заставить ее торговать краденым добром на рынке в Варшаве, и от сестры, которая норовила с ее помощью красть у богатых мужчин, Шейндля решила, что теперь-то заживет в свое удовольствие, тратя деньги мужа так, как хотелось. Но тут она обнаружила три не слишком приятные вещи: во-первых, этих денег не столь много, как казалось; во-вторых, муж вовсе не расположен выкидывать их на прихоти молодой жены; в-третьих, за все в жизни приходится платить, и она заплатила Исааку Розенбаду, избавившему ее от жизни в родительском доме, тем, что забеременела…
Говорят, все еврейки – хорошие матери. Или нет правил без исключений, или Шейндля Лейбова Соломониак не была еврейкой, потому что, едва родив дочку, которую назвали Сура-Ривка, юная мадам Розенбад, прихватив пятьсот рублей из бакалейной лавки мужа, исчезла в неизвестном направлении.
Да, да, больше терпеть добропорядочную жизнь она не была намерена! Она решила измениться совершенно, от и до. И для начала требовалось новое имя. Какое? Почему-то первое, что в голову пришло, было – Сима Рубинштейн.
А почему бы и нет? Звучит!
Теперь следовало уехать из Польши в Россию. В Москву! Новоявленная Сима села в поезд и отправилась в путь. Уже тогда она усвоила, что нужно уметь людям пыль в глаза пустить – чем пышнее ты распускаешь перья, тем лучше тебя принимают. Поэтому Сима купила билет второго класса и налгала соседям, будто едет в Москву, чтобы получить наследство от богатой бабушки. Ее мигом окружили заботами – новоявленная богачка такая хорошенькая, а рассказанная ею история о полуголодном детстве такая трогательная… Двое из попутчиков немедля предложили себя в проводники по Москве, явно намереваясь продолжить знакомство. Это были молодые люди с жадными глазами. Ведь Сима уверяла, будто ей всего пятнадцать и она невинная, неопытная девица. Невеста с приданым, решили москвичи – вот и распустили перья.
Карманы своих соседей Сима решила обчистить непременно, но несколько попозже, чтобы преждевременно не поднялся переполох. А пока отправилась прогуляться в вагон третьего класса. Публика здешняя ее разочаровала: голь перекатная, у всех узлы да мешки невзрачные, взглянуть не на что. Приличным чемоданом владел один только юнкер. Сима мысленно хихикнула: чемодан был в точности такой, какой она позаимствовала (в придачу к пятистам рублям) у приснопамятного Исаака Розенбада. Но, может быть, содержимое его окажется поинтересней?
Сима даже не дала себе труда подумать над тем, куда она денется с этим чемоданом. Вряд ли юнкер возит в нем деньги или такие уж большие ценности, ведь если он богат, то не ехал бы в жалком вагоне третьего класса. Она ни о чем вообще не думала. Приступ желания овладеть чужим добром отбил всякое соображение. Так у нее было всегда, так будет всегда… Сима подсела, поклонилась, похлопала своими хорошенькими глазками (между прочим, только они и были хорошенькими в ее лице, курносеньком и даже слегка рябеньком, но силу их Сима уже успела узнать), прикинулась абсолютной глупышкой (мужчины любят миленьких глупышек, это она тоже успела узнать), назвала «полковником» и принялась пялиться на кокарду, форму, сверкающие сапоги…
Юнкер – звали его Михаил Горожанский – был молод и глуп, иначе бы не принял за чистую монету такую пошлую, откровенную, наглую, местечковую лесть. Ведь кем же надо быть, чтобы за полковника семнадцатилетнего юнца принять! Но, видимо, он принадлежал к разряду тех мужчин, которые любят не просто глупышек, а вовсе уж дурочек, и потому мгновенно пал жертвой банальных Симиных чар. Когда подъехали к Клину, он был готов ради Симы Рубинштейн на все, тем паче – на такую малость, как сбегать за