Любить – значит страдать. Ребекка Донован
>
Шесть месяцев назад я умерла. Сердце больше не билось в груди, я перестала дышать. Все заволокло тьмой – и я умерла.
Конечно, не думать о том, что я на время перестала существовать, очень нелегко, хотя за все эти годы я приучила себя о многом забывать. Поэтому и сейчас предпочитаю об этом не вспоминать.
Мой психоаналитик попросил меня завести дневник, чтобы описывать чувства и мысли. Несколько месяцев я откладывала его задание в долгий ящик, но сейчас решила все же попробовать, а вдруг это поможет мне хоть как-то наладить сон. Конечно, надежды немного, но попытка не пытка.
Честно говоря, я плохо помню, что случилось той ночью. Иногда в ночных кошмарах ко мне возвращается безумный, нечеловеческий страх, но детали почему-то ускользают. И я вовсе не жажду заполнить пробелы.
Я проснулась на больничной койке, с черными кровоподтеками на шее, практически утратив способность говорить. Израненные запястья забинтованы, сломанная ключица зафиксирована лонгеткой, а щиколотка после хирургической операции загипсована. Так через что же надо было пройти, чтобы оказаться в таком плачевном состоянии?! Да, я практически ничего не помнила, но, что гораздо важнее, снова могла дышать!
Полицейские задавали вопросы. Врачи задавали вопросы. Адвокаты задавали вопросы. Но как только они начинали выяснять подробности, я резко останавливала их или выходила из комнаты. Сара и Эван обещали ничего мне не рассказывать. Конечно, той ночью их со мной рядом не было, но они присутствовали на всех судебных заседаниях. Правда, суд продолжался не слишком долго.
Кэрол…
Мне невыносимо тяжело даже писать это имя. Она была признана виновной. И мне не пришлось больше ее видеть. Не пришлось давать свидетельские показания. Не пришлось выслушивать опрос свидетелей. Да, Эван и Сара выступали в суде, но я была не в том состоянии, чтобы принимать участие в процессе, хотя адвокаты и настаивали на этом.
И Джордж… Мне практически ничего не говорили, но я все же поняла, что он был там в ту ночь. Именно он и вызвал «скорую». Против него не стали выдвигать обвинение. Я слезно умоляла этого не делать. Лейле и Джеку нужен отец. А теперь… теперь я даже не знаю, где они. Простите. Не могу. Слишком больно вспоминать о них.
После той ночи Сара и Эван практически от меня не отходили. Я пыталась убедить их, будто со мной все в порядке, но им достаточно было посмотреть на темные круги у меня под глазами, чтобы понять, что это не так. И если честно, мне не хотелось оставаться одной.
В прессе появились кое-какие сообщения, но процесс был закрытым, а все материалы засекречены, поскольку я еще несовершеннолетняя (не сомневаюсь, что отец Сары немало этому посодействовал), и у газетчиков было не слишком много информации.
Но город буквально взорвала новость о покушении на убийство, и можно представить, каково мне было возвращаться в школу или появляться в общественных местах. За моей спиной перешептывались, в меня тыкали пальцем. На меня таращились. Я стала местной знаменитостью, этаким ярмарочным уродцем: девочкой, которая вернулась с того света.
Даже учителя стали относиться ко мне по-другому: как к хрупкому предмету, способному в любую минуту разбиться. Особенно осторожно вели себя те, что устроили мне в тот приснопамятный день групповой допрос. Ведь именно из-за их вмешательства и случилась вся эта история не для слабонервных. Оказывается, они информировали начальство о предстоящем со мной разговоре, а когда я убежала из школы, позвонили Джорджу.
А Кэрол, должно быть, каким-то образом прознала об их звонке Джорджу. Возможно, с ней связалось какое-то должностное лицо, поскольку уже возникли определенные подозрения на ее счет. Так или иначе, но она отчаянно хотела, чтобы я исчезла, причем навсегда. Хотя теперь уже не имеет значения, что толкнуло ее на столь безумный поступок. Все, она больше не сможет причинить мне боль.
А мне реально больно. И я не собираюсь это отрицать. Ведь никто и никогда не увидит мой дневник. Щиколотка вряд ли станет такой, как раньше, и будет служить постоянным напоминанием о том, что мне пришлось пережить. Но я всеми силами восстанавливала форму и, вопреки моим самым худшим опасениям, через четыре месяца смогла вернуться к футбольным тренировкам. Поначалу после каждой тренировки или игры я буквально рыдала в душевой от боли. Боль была просто адской. Ну а сейчас я уже практически не замечаю ее.
Однако я стала по-другому смотреть на мир. Стала по-другому все ощущать. Не знаю, как объяснить это Саре и Эвану. Не уверена, что они смогут понять. Не уверена, что я сама могу это понять.
Она хотела, чтобы я умерла.
Я продолжаю убеждать себя, что ее больше нет. Что она в тюрьме и, скорее всего, навсегда. Но я не чувствую себя в безопасности. Особенно ночью, когда закрываю глаза, а она тут как тут – поджидает меня в темноте.
Надо срочно уехать из Уэслина. Подальше от любопытных взглядов. Подальше от боли, что в самый неожиданный момент буквально парализует меня. Подальше от призраков, что продолжают преследовать меня. Еще шесть месяцев – и все останется позади. А сейчас мне пора строить жизнь заново, ведь со мной рядом двое моих