Правда и справедливостьToм I. Варгамяэ. Антон Хансен Таммсааре

      I

      Это было в конце третьей четверти прошлого столетия. Солнце клонилось к горизонту и стояло сейчас так низко, что не освещало уже ни лошадь, тащившую в гору телегу на деревянных осях, ни сидевшую в телеге молодую женщину, ни мужчину лет тридцати, шагавшего рядом с возом.

      Вскоре путники поднялись по косогору настолько, что солнце озарило лицо мужчины — довольно широкое, с крепкими скулами и серыми глазами, обрамленное короткой, густой черной бородой, — печальные глаза женщины, дугу и голову лошади, навострившей уши.

— Вон оно, Варгамяэ1, — произнес мужчина и указал рукой на возвышавшийся за болотом холм, по которому лепилась кучка низких строений. — Это наши постройки видны, а другого хозяина — там, за холмом, в ложбине, потому в народе усадьбы эти и называют Мяэ и Ору, а в мызных книгах они значатся как Ээспере и Тагапере2. Сосновая рощица, что справа, на самой верхушке холма, — тоже наша; деревья уже старые-престарые, некоторые совсем почти засохли...

      Только всего и сказал мужчина. И телега вновь завихляла по дороге в немой тишине.

      Женщина все смотрела по сторонам: тут холм, там холм, подальше третий, слева четвертый, справа пятый, а за ними — шестой, седьмой, и еще, и еще; по холмам поля и постройки, а вокруг — сплошное болото, местами покрытое кочками и поросшее чахлым кустарником.

      Один из таких холмов среди болот, с кучкой низкорослых сосен на самой верхушке, и станет родным краем для нее, этой сидящей в телеге женщины; здесь ей, видимо, и придется окончить свои дни.

      И сердце молодой женщины почему-то больно сжалось в груди. Потом эта боль словно растеклась, наполнив собою все ее нутро.

      Да, не думала она, что когда-нибудь ей доведется жить в таком краю. До сих пор она всегда представляла себе родной край как поле и лес, густой лес, который по вечерам, когда трубят в рожок или аукают, откликается звонким эхом. А что отзовется здесь, если придет охота попеть? Разве откликнутся эти топи да болота?

      Женщина поглядела на мужа, шагавшего рядом с лошадью, поглядела на лошадь, которая на ее глазах родилась и выросла, — они ступали торопливо, словно впереди их ожидало счастье.

      И вдруг ей вспомнилось, как дома держали совет — принять ли ей сватовство ее теперешнего мужа или отказать ему. И все — родители, братья, сестры — сошлись на том, что за этого человека идти можно, он-то сумеет прокормить жену. Прокормить... Странным показались ей тогда эти речи. Разве сама она не умеет работать, разве сама не в силах себя прокормить, как всякий другой здоровый человек?

      Поглядев опять, как торопливо шагают к новому дому ее муж и лошадь, она тоже почувствовала себя спокойнее, увереннее. Главное, что лошадь — основное богатство и опора их хозяйства, как сказал отец, отдавая ей кобылу в приданое, — главное, что она так торопливо ступает. Это наполняло душу молодой женщины надеждой и верой.

      — Шагай, шагай, — подгонял мужчина лошадь, словно угадывая мысли жены, — может, успеем добраться домой до захода солнца.

      — Может, успеем добраться... — с сомнением сказала женщина. Она тоже чуть было не добавила «до дому», но слова застряли у нее в горле.

      На холме дорога стала ровнее, поэтому мужчина вскочил на телегу, уселся рядом с женой и, натянув вожжи, погнал лошадь рысью; та словно вдруг чему-то обрадовалась и заржала.

      — Чует, что дом близко, — заметил мужчина.

      — Еще бы, она ведь который раз идет этой дорогой, — отозвалась жена. Но в глубине души ей почему-то стало больно, что для лошади эта чужая сторона стала уже родной. В радостном ржании лошади как бы угасла частица прежней жизни молодой женщины.

      Во дворе усадьбы, что была слева от дороги, одиноко стояла женщина с ведром в руках и глядела на проезжающих. Молодой хозяйке усадьбы Ээспере эта женщина показалась такой знакомой, словно она не раз встречала ее и раньше. Больше того — ей показалось, будто это она сама стоит во дворе какой-то усадьбы, освещенная заходящим солнцем,