Эротическая амбулатория. Григорий Оленич
ремена изредка встречаются и такие странные натуры, которые не мыслят никакой близости с девушкой без стихов Серебряного века и музыки Шопена. В этом было и мое несчастье!..
Даже добрая мать-Природа мучит таких несбывшимися желаниями. К концу своего третьего институтского курса, откровенно болея своим затянувшимся целомудрием, я одной безумной ночью, – когда над городом грохотала гроза! – решил больше не унижать себя тайным ребячьим самоудовлетворением. Я сказал себе: «Всё, мальчик, пора с этим кончать! Надо становиться взрослым парнем!»
Но как?
В своем общежитии на мне уже висела печать романтика и идеалиста, поэтому я решил осваивать господствовавший тогда материализм в общежитии другого института. А оно – напротив. Из нашего окна все видно. По выходным и прочим «красным дням» календаря в их полуподвальном «красном уголке» тоже гремела радиола. Прижимаясь друг к другу, там тоже танцевали фокстроты и танго парни и девушки. А когда поблизости не было «чертей рогатых» (так называли держиморд-активистов при исполнении), на диск проигрывателя ставили рентгеновские пленки с черепами, костьми, рок-н-роллом и твистом!
Замысел мой был простой. Во-первых, выбираю девушку, которую никто больше не приглашает (как это часто бывает у чересчур скромных юношей, писаных красавиц я просто боялся). Во-вторых, никаких стихов и вообще умных разговоров! Сразу приглашаю на танец – это я все-таки умел. Еще мама в нашем маленьком провинциальном городке, в нашем домишке под радиолку учила. Хотя вальс у меня так и не вышел никогда…
Зазвучало танго – настоящее, аргентинское, и большая грудь моей светленькой партнерши почти сразу же оказалась прижатой ко мне, отчего стало трудно дышать. Но если бы только это! Приглашая девушку на танец снова и снова, я не мог не вспомнить мук своего мальчишества. Тогда, наобнимавшись с ласковой соседской девочкой и не представляя, что дальше, я едва доходил до своего дома с ноющей болью сами знаете где. А если какие-то представительницы прекрасного пола еще не знают, я им сейчас объясню: переполненные от несбыточного желания мальчишечьи яички болят мучительно. Шаг ступить больно!..
Но ведь я уже решил, что с этой глупой и нездоровой несбыточностью пора кончать. В душной тесноте танцулек я осмелился еще теснее прижать к себе мягкую талию партнерши – и Она, податливая, прижалась. И тогда моя рука соскользнула с Ее талии чуть ниже – туда, где под крепдешиновым сарафанчиком начиналось выпуклое раздвоение хорошо развитых девичьих ягодиц.
И, вот чудо, они нисколько не забоялись моей смелости, а заиграли с моей рукой в такое страстное аргентинское танго, которое можно представить себе только в легендарных портовых кабачках Буэнос-Айреса прошлого века. Тогда и мой истосковавшийся по своему мужскому предназначению «мальчишка», преодолевая эти дурацкие тесные плавки, самовольно занял свое место между девичьих бедер. И она не оттолкнула его! Она обняла меня еще крепче, ее выпуклый и мягкий лобок под платьем то шел прямо к моему «мальчишке», то терся о мои бедра. И когда наши губы стали касаться друг друга, все вокруг окрасилось в ярко-розовый цвет…
– Ракитина Людмила, а ну, кончай зажиматься с посторонними! Хочешь остаться без стипендии?!
Рядом возник статный «рогатый» с красной повязкой на локте.
– Ах, ты хамье, – прошептала Людмила (так я узнал ее имя). А потом горячо выдохнула мне прямо в ухо: – Идем отсюда…
И мы ушли. Куда? Здесь надо обязательно вспомнить, что в большом студенческом городе Харькове посреди множества вузовских общежитий было тогда старинное кладбище, которое откровенно называли «Парком Любви». Вот и нам нашлось там место неподалеку от малой церквушки. В теплой темени и тишине, нарушаемой лишь вздохами и поцелуями, Люда сразу обвила мою шею руками. Оказывается, я ей очень понравился! Наши нетерпеливые руки иногда касались покосившейся ограды, за которой белело мрамором знакомое изваяние молодой девушки, над нею склонился печальный Амур со сломанными крыльями. При свете дня там еще можно было что-то прочесть. Имя стерлось, но ниже осталась одна строка, которую я запомнил: «УМЕРЛИ ГРЁЗЫ ОТЦВЕТШЕГО ЛЕТА…»
Но ведь наше лето было впереди! Кажется, я окончательно обезумел от долгих поцелуев, от горячей груди Люды. Лифчик с какими-то странными железками она стащила с себя сама – и теперь я мог трогать, гладить, и целовать ее открытую грудь. Она приводила меня в экстаз. Ее соски становились в моих губах такими же упругими и твердыми, как мой еще не свободный, еще запертый в тесноте «мальчишка». Ее влажную «девочку» это, наверное, тоже мучило, но… Но прикоснуться к ней я пока мог только случайно… Я лишь попытался чуть приспустить ее трусики, погладил попку и бедра, дошел до пушистого треугольничка спереди – и отдернул свою левую руку. Она все поняла:
– Ты еще мальчик? Бедненький! Ну, идем!..
Как ей удалось выставить из своей комнаты трех подруг, я не знаю. Но тогда я не знал и того, как мне быть дальше? Как снять в ярком электрическом полусвете свои узкие по тогдашней моде брюки-дудочки, подмокшие плавки? Нынешним крутым рассказчикам про свои сексуальные подвиги обычно наплевать на чистоту и гигиену, но мне (воспитанному мамой-врачом и самому будущему