Все могу (сборник). Инна Харитонова
ье. Отец с войны только вернулся. Не злой и не калеченный, но и без наград. Ему, можно сказать, повезло. Бывало, сядет на лавку, сгорбится, руками на ноги обопрется, локти расставит на Ботню и Железню и смеется: «Что ж вы меня про войну пытаете. Говорю же я вам, в войне не принимали участия три армии: шведская, турецкая и 23-я советская». Смеется. Люди, кто не местный, не знают, правда ли. Все-таки целая армия и вот так, в бездействии. Как же подобное быть может, когда каждый взводик считали. Не верили многие Егору. Или контуженым его считали. А ведь не врал, были они на Карельском перешейке почти всю войну как в стационаре, и лично он, Егор, стоял где-то под Выборгом со второго года войны, поэтому повоевать ему толком не пришлось, даже соединение его никто так никуда и не перебросил. Удача.
И баба его дома дождалась. Тоже удача. Девка у них первая родилась. Не совсем, конечно, результат, но тоже хорошо. Подумал Егор и Валькой назвал. Мамаша не сопротивлялась: «Бери имя мальчишное, мне все равно». Плохая была уже тогда Валькина мать. Болезная, безвольная, как сухая трава. Выветривалась ее жизнь с суховеем, и Егор поделать ничего не мог. Что тут сделаешь?
В памяти его потом все слилось вроде как в один день. Валькино рождение, посевная в колхозе, косяк аистов в небе, длинный такой косяк, два часа тянулся, прерывался, пропадал, а потом вдруг заново, продолжение – догонять первых. Никогда в своей жизни ни до, ни после Егор не видел столь удивительной и пугающей красоты – долгих аистов в сером небе, набрякшем дождем, осенью и бедою, которая унесла куда-то и навсегда его жену после легочного заболевания, которое так и не научились даже сейчас лечить полностью – до самого оптимистического конца. А в небо Егор больше не смотрел. Женился.
Никто Егора не осудил. Ребенок в избе грудной.
Егор могучий мужик был, даже красивый – вроде Савва Морозов и Добрыня Никитич, – только с неухоженной бородой. Не знал он про себя такого – мужик как мужик, а не порода. Откуда бы? И жене его новой Егор кем-то особенным не казался, но отлично она понимала, что время после войны, поэтому хоть и девка на руках, мужик ей достойный попался. Шофер – в руках руль, в кармане – рубль. Не пьет.
Ни в чем не прогадала, вошла хозяйкой.
С тех пор имя мальчуковое стало Вале пригождаться.
Нет, мачеха не мучила, даже наоборот. Сиди, Валюша, дома, в школу не ходи. Зачем тебе школа? Дома как хорошо. Братик Славик и братик Андрейка. Любят тебя, души в тебе не чают, ручонки только к тебе тянут, соскучаются. Вот сестренка, может, у тебя скоро народиться. Хочешь – Любочкой назовем, как маму твою. Как какую маму? Нет, Валя, не я твоя мама. Папа, да. Твой папа. А мама нет, не я… Так ты отцу скажи, не пойду в школу. Ладно? Ясно – дома хочу. Зачем тебе школа? Побежишь через ручей, а там за горкой волки. Страх какой. Все у нас в конторе говорят, что волки. Зины Смирновой сноха видела. Да. Сама. И еще Пал Кузьмича брат. Там они, там.
Валентина волков боялась, но еще больший ужас жил у Вали где-то за верхним началом фартука, под шеей, где у других обычно встает ком в горле, и выражался этот ужас в опасениях, что не придется ей выучиться читать. Баба Фрося ведь как часто говорила: «Не грамотная я, внучка, всю жизнь и горемычная». Вале так было не надо. Стоя в скотнике в навозе по колено, Валя щурилась через окошко на отцветающий второй или третьей волной луг – зеленый океан, думала о словах бабы Фроси.
Вот если глянуть по сторонам. Дачники чистенькие, душем моются. Книжки вечерами читают, говорят, что и в кино ходят. Про кино-то обман, конечно. Но книжки у них хорошие. Большие. Инженера дочка про моря рассказывала, как там один человек заблудился и жить остался вроде как насовсем. И еще про одного, у которого нос длинный, а сам вроде чурочки и глупый такой же. И платьев у них у всех много, даже шелковые, а у меня два и те послиняли. Почему у них так? Вале из всех умозаключений больше всего нравилось первое, самое что ни на есть фундаментальное – потому что грамотные. Поэтому надо в школу. Там учат.
Мачеха обиделась, нижнюю губу прикусила, но дала свою перешитую юбку. Отец не вникал – деньга пошла, можно было новый дом ставить. Жена теперь завсклад механизаторов. За каждой железкой – все к ней. Устроилась жизнь.
Со школой как-то тоже приладились: сегодня на телеге, завтра отец подвезет на полуторке, послезавтра – бегу пять верст. Там-то Валя с волком – мачеха напредвещала – все-таки столкнулась. Эта встреча осталась Вале на всю жизнь. Но не пережитым ужасом, а уверенностью – ведь все могу.
Был по дороге такой уклончик, от речки, от Вашаны, летом там хорошо гулять ирисками – так Валя называла цветочки иван-да-марья – загляденье. Фиолетовый ковер с золотым ворсиком. Возьмешь цветочек, а на нем шмелек даже непотревоженный вьется: «Здравствуй, Валя, я твой дружок-шмелек». А потом жу-жу-жу и нет его. Валя смеялась: «Куда ты, дружо-жо-жо-жок?» – и цветочек до дому несла, вдыхала. Валя знала, что это цветочек для счастья, – у них все знали. Если из него мочалу скрутить и помыться ею, говорили, обязательно будет счастье. Всенепременно. Валя очень верила в счастье, потому что другой вере Валю не выучили. Так вот, может, благодаря счастью Валя зимой от волка спаслась.
Она его первая увидела, а он вроде как на взгляд обернулся, как детки глаза