Плот или байдарка. Евгения Ивановна Хамуляк
ного успокаиваясь, она отделяла его фотографию от других, клала на конец стола, а потом, будто скучая, опять возвращала его в общий ряд, на первое место.
Ее крупные красивые руки, как и положено рукам врача акушера-гинеколога, ухоженные, но с коротко стриженными ногтями, не могли наиграться в эту игру с фотографиями. Со стороны это походило на сумасшествие.
В голове же происходили другие игры. Игры разума.
Несколько часов назад Мария Карловна вернулась с семинара по семейной психологии. Его вела какая-то молоденькая татарочка, худенькая, как тростинка.
– Рожать такой сложно будет самой, – сразу подумала Мария Карловна, глядя на узкий, мужского строения таз психологини. Еще ее смутило, что она – именно татарочка, хотя в их городе проживало много татар: и религиозных, и не очень. Эта была не очень, слава Богу. Современная такая, кроме разреза глаз больше ничего и не выдавало другую кровь. У Марии Карловны были предубеждения насчет всех религиозных, а также национальных меньшинств. Хотя в своей работе она никаких различий для женщин не делала. Перед светом новой жизни все равны. Но она не хотела, чтоб ее уму-разуму учили по каким-то неведомым канонам, которых она не ведала и не разделяла.
И еще возраст смутил. Хотя Галя, секретарь с работы, которая ее, собственно, и нашла, так как умела пользоваться этими новомодными социальными сетями, предупреждала, что психолог на фотках выглядит молоденькой, но с опытом и рекомендациями.
Но все равно смутило. Тридцать лет?! Что это? В тридцать лет ее Борис Анатольевич, любовничек давний, светило в гинекологии, с кем она тогда в одной команде работала, только уговорил Машу доучиться на врача. А начинала она простой акушеркой, хоть и заменяла старшую много раз и вообще в чрезвычайных обстоятельствах ее всегда вызывали, потому что можно было доверить разные случаи. Поэтому начальство-то и уговаривало доучиться и расти дальше.
В тридцать пять она только обрела себя: настоящий врач с большими руками, способными держать в кулаке лучшую бригаду акушерок, медсестер, а после долгой и напряженной работы еще и семью.
Каждый врач, да и любой занятой человек, зарабатывающий на большую семью, понял бы Марию Карловну, посвятившую львиную долю своей жизни работе, но прозрение, что дротики метались не в ту цель, а драгоценные яйца собирались не в то гнездо, наступило слишком поздно, когда ребята уже почти выросли и некоторые даже вылупились из этого самого гнезда. Кроме Шурика – последнего мальчика.
Мария Карловна опять тяжело вздохнула. Раньше ее никогда не настигало отчаяние, а моментов для этого находилось пруд пруди. И несчастливая любовь с Николаем, и грустные, порой, раздирающие душу расставания с любовниками, и смерти рожениц и детишек прямо на ее руках – такое она принимала близко к сердцу и долго отходила. Но никогда не доходило до точки, когда она готова была покончить жизнь самоубийством. Как сейчас. Еще одна точка, еще один приступ Шурика и… она посмотрела на нож, который также лежал недалеко от фотографий. Ее помощник, ее инструмент, который она часто брала в руки, спасающий жизни, но способный ее лишить… способный избавить ее от вида полумертвого ребенка, валяющегося на полу с перерезанными венами.
Ей не было страшно умирать. Во-первых, плакать по ней особо будет некому. Наверное, даже пациенты будут тосковать больше, чем семья.
Николаю она до лампочки. Последний секс у них был лет пять назад, да и то по пьяни: оба расслабились на свадьбе племянника, и забыли странным образом совместные претензии. Наутро все вернулось на свои места.
Дети? Старший Гриша давно женился, работал на крупном шиномонтажном заводе. Работы невпроворот, постоянно поднимался по карьерной лестнице, пропадал сутками. В мать пошел. Мать им гордилась. И хоть жили не так далеко, а виделись три раза в год.
У Грини давно имелись свои дети, куда уходило его последнее тепло. А ее тепло ему было не нужно. Точнее, оно было нужно когда-то, но тогда Марии Карловне была нужна больше работа, чем маленький сынок, и сыновий огонек тепла со временем угас… Она зарыдала. Она зарыдала и чуть не задохнулась от нехватки воздуха. Все просрала со своей работой. Сама дала парню жизнь, сама эту жизнь просрала на своей работе. Спасибо, что Гриня ее хоть матерью зовет. Спасибо, Господи, что у него есть жена, вторая мать, которой он, по крайней мере, нужен. В общем, отрезанный ломоть, правду люди говорят. Отрезанный не жизнью, а самой матерью.
Кузя. Кузьма. Как только среднему сыну исполнилось шестнадцать, и он выпросил паспорт, на следующий же день его след простыл вместе с вещичками из комнаты. Сначала подняли тревогу, но он позвонил сам и сказал, что так надо, что жить с ними не будет, просит денег, но если не дадут, не обидится.
Мать с отцом чуть не ошалели, но он обещал звонить каждую неделю, иногда просил подписать и выслать какие-то бумаги, пока несовершеннолетний. По подписанным доверенностям родители поняли, что Кузя не шутил, его помотало по земному шарику, будь здоров. Чем занимался, непонятно. Но после полугода такого пропадания, когда родители поняли, что родили цыганенка, вернулся, чтобы показаться, что живой, здоровый.
И опять за бумагами: делал еще