.

      Пролог

      Проехав через ворота и покружив немного по кладбищу, Земцов наткнулся на длинную вереницу запаркованных машин. Среди них ему сразу бросился в глаза черный «бентли», принадлежащий Плуганову – владельцу, пожалуй, самого популярного в России журнала желтой прессы «Зеркало». За рулем «бентли» сидел шофер Плуганова. Чуть в стороне расположились: огромный «ренджровер» Старостина – ведущего актера драматического театра, преподававшего также в театральном институте; маленький красный «фольксваген», принадлежавший Авику; и серебристый «форд» ректора театрального института, где в должности доцента литературы до своей болезни работала Тамара. Было много и других знакомых ему машин. Встречаться с их владельцами Земцову не хотелось, и он не останавливаясь поехал назад к выходу. Выехав с кладбища, он покружил по прилегающим улицам в поисках какого-нибудь места, где бы он мог выпить чашку кофе и переждать, но вокруг были только пустыри, превращенные в свалки, да заброшенные складские и фабричные корпуса. Он остановил машину около одного из них, с выбитыми стеклами и пустыми дверными проемами, посмотрел на часы и выключил мотор. Сам виноват – не надо было так рано приезжать. Люсенька Снежина – секретарь кафедры театрального института – еще позавчера сообщила ему, что захоронение будет в десять, сейчас же еще не было одиннадцати – вечно он торопится.

      Он знал, что большинство придет на кладбище, чтобы поглазеть на него, как он будет себя вести на похоронах. Для этого же приперлась и пресса, которая при жизни Тамары была к ней равнодушна. Главной же приманкой для них был он и все скандалы, в которых он был замешан и которые оркестровал Плуганов. Земцов открыл окно и закурил. Полгода назад, когда охота на него достигла своего апогея, у него случился первый в его жизни сердечный приступ – обнаружили инфаркт, и он провалялся две недели в больнице. Врач тогда категорично заявил: «Нужно менять образ жизни: побольше двигаться, диета, а главное – никаких волнений, и, естественно, с курением должно быть покончено». Насчет волнений Земцов про себя ухмыльнулся: это каким же образом? не на пляже валяюсь где-нибудь на Карибах… А вот курить он сразу бросил, что было не так уж и тяжело – он никогда много не курил. Но где-то пару месяцев назад он стал доставлять себе удовольствие и выкуривал одну сигарету после обеда. Правда, если происходило что-нибудь приятное, что уже давно случалось крайне редко, или наоборот – какая-нибудь неприятность, что стало делом привычным, он позволял себе выкурить еще внеочередную сигарету-две. Сейчас был как раз такой случай…

      Земцов вышел из машины и, прислонившись к капоту, закурил сигарету. Три дня подряд непрерывно шли дожди; сейчас же светило солнце, небо очистилось и лишь где-то далеко на горизонте серело небольшое облачко. Земцов представил, как все облегченно вздохнули, взглянув утром в окно: кому захочется в проливной дождь торчать на кладбище даже для того, чтобы поглазеть на него, на его поведение на похоронах. Что ж, этого удовольствия он им не доставил… А может, вообще сегодня не стоило приезжать? У него был выбор: либо не пойти на похороны и ожидать очередные потоки грязи, которые завтра же на него выльются в прессе и в Интернете (естественно, с подачи Плуганова в его «Зеркале»), или, перетерпев обязательные перешептывания и уничижительные взгляды, все же пойти, даже если придется кому-то кланяться, кому-то пожимать руку, кому-то улыбаться… Но и на прессу, и на эту стаю на кладбище ему было наплевать. Он решил не идти на похороны потому, что ему было необходимо побыть с Тамарой наедине, излить все накипевшее, все несказанное, что надо было сказать раньше, когда она была жива. И навсегда попрощаться, потому что он знал: на могилу к ней он больше никогда не придет.

      Земцов докурил свою сигарету, но остался стоять, прислонившись к машине и подставив свое лицо яркому, но совсем негреющему петербургскому осеннему солнцу. Улица была пустынна: ни машин, ни людей, и лишь сгорбленная старушка в длинном, висевшем на ней как мешок черном пальто, опираясь на палку, брела по тротуару навстречу его машине. На плече у нее висела большая полосатая сумка (с такими раньше ездили челноки за товарами в Турцию). Сумка висела свободно, и лишь на дне угадывалась какая-то тяжесть: может быть, батон или бутылка кефира, а может, и то и другое… Не доходя до машины, старушка остановилась и стала что-то долго разглядывать на противоположной стороне улицы, где был пустырь, заросший бурьяном. Простояв так с минуту, она перешла улицу, сделала пару шагов в сторону пустыря, тяжело наклонилась, подняла что-то с земли, долго рассматривала, потом положила это что-то в сумку и заковыляла дальше. Земцов подумал, что эту сценку надо будет записать и при возможности, если такая случится, вставить эпизодом в новый сценарий. Он был известен своими проходными эпизодами. Его первый самостоятельный фильм прославился эпизодом, снятым с высоты птичьего