Гости. Иван Шмелев

      © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

      I

      Давно не было вестей от сына, и Андрон со старухой не знали, что и подумать.

      – Пропал и пропал без вестев!

      Ходил Андрон в волость, но там ничего не знали. Писарь сказал, что казенные списки все покажут, а пока можно думать и так и эдак.

      – Говорил писарь, будет, чего не ожидаешь, – сказал Андрон старухе.

      И вот когда, кажется, уже нечего было ждать, пришло от сына письмо: ранен и находится в лазарете в Москве. Это так обрадовало, что старуха вскинулась сейчас же ехать и повидаться, но когда высчитала, что станет это под двадцать рублей, испугалась. Стала прикидывать: без билета бы как-нибудь проехать, через кондуктора, вспомнила про сестрина крестника, который держал в Москве полпивную, может, чего поможет, стали уже ей казаться ненужными семь рублей, которые она три года сколачивала на новые овчины. Прошло с месяц, а они все еще не решили, поехать ли. А тут сын еще написал, что его скоро выпишут и, может, опять отошлют. Старуха забеспокоилась: не спала, не ела, напала на нее тоска.

      – В остатный бы разок повидаться… – плакалась она себе, кошке, кочарге, которую катила в печь.

      Тут Андрон надумал:

      – Ладно, съездим. Там меня, может, кум на место куда поставит, в дворники… требуется теперь народ. А тут ты и одна управишься. Глухой подсобит.

      – Спина-то у тебя… – пожалела старуха и вспомнила, как хорошо было, когда Андрон служил на газовом заводе, – каждый месяц посылал денег.

      – Что и спина… в дворниках зиму прохожу, а там чего и объявится.

      В Москве старуха не была, но слыхала, что там на каждой улице по две церкви, на каждом углу часовни, возят по улицам иконы в каретах на шести лошадях и много жуликов, – даже карманы режут. Андрон Москвы знал – четыре года выжил в сторожах на газовом заводе, но в смутные дни напугался и убежал в деревню, на лесопилку. Последний год подалась у него спина и стали прошибаться руки – сразу не могли ухватить, что нужно, с той поры как придавило его дровами.

      Подумали: племянник старухин служит в городовых, можно у него пристать. Андрона тянуло к куму – служил кум на Ордынке у богатого мучника кучером.

      – Каждый у них день пироги вон, хорошо живет. У него и принять есть где. А городовой, кто-е знает… нонче строго.

      Наконец решились. Выехали задолго до свету – третьи петухи кричали, – чтобы попасть на машину к утру. Садясь в сани, старуха сказала:

      – Я-то чего, дура, еду!.. Лучше бы уж Павлушке-то семь рублей отослать… ему-то нужней, сердешному.

      – Сто разов будем разговаривать! – сказал Андрон.

      – Чисто богачи какие… – корила себя старуха, подбираясь в санях и боясь: ну, скажет Андрон, что и вправду, лучше бы ей не ездить.

      Повез их Глухой, старший сын, выделенный, которого по глухоте не взяли в солдаты. Заскрипели сани, заиграли в черном небе яркие звезды, и старухе вспомнилось, как лет пятнадцать тому назад так же вот она ночью в мороз ехала в Мокрый Луг, к первородящей дочери, которая никак не могла разродиться. И так же вот сосало тогда у нее сердце и мерзли глаза. Старый мерин бежал рысцой. С темного поля резало острым ветром и продувало старухе бок – зябло было в вытершейся овчине.

      – Лезла бы под тулуп, озябнешь… – сказал Андрон.

      – Тепло мне, – сказала старуха, подрагивая и подумала: «Чего ему раскрываться! Хорошо, что справил себе тулуп, – в дворниках-то как раз».

      С полдороги пошел барский лес и напомнил Андрону, что не взяли его в сторожа на сменку ушедшему крестовому: перебрался бы он в теплую, новую сторожку, получал бы двенадцать рублей, и дело легкое. Для такого дела и рук не надобно.

      У ворот усадьбы господ Ковровых ходили с фонарем: тоже, должно быть, собирались на машину.

      – И барчуки воюют, – сказал Андрон. – Нонче все воюют.

      Усадьба напомнила старухе про немцев.

      «Здоровые они все да гладкие, – думалось старухе, потому что вспомнился ей толстый управляющий-немец, с рыжей, по брюхо бородой, который запрещал собирать в лесу хворост и которого недавно прогнали. – А Павлушка-то наш и худой, и слабый…»

      И хотя ее Павел был крепкий и статный, теперь он почему-то казался ей и хилым, и бледным, похожим на Андрона.

      – Глаза заморозишь, – сказал Андрон, по шмыганью носа понявший, что старуха плачет. – Адрест-то у тебя его?

      – У меня, в валенке… От кума-то больница недалечко?

      – Думается, по ближности… Я Москвы хорошо знаю.

      И замолчали на всю дорогу.

      За усадьбой опять началось поле, и опять низало в бок ветром. Андрон пригрелся в тулупе и задремал. Занемела с холоду и старуха, у которой даже через платок мерзли глаза. Поскрипывали сани, причмокивал, чтобы не задремать, Глухой, да покашливал